Испытанный способ отправки волнения в астрал – глубоко вздохнуть и задержать дыхание – не действовал, не получалось качественно вздохнуть. Мешало все то же дурацкое «ы-ы-ы».

Но ничего, каких-то полчаса – и невразумительная груда постепенно снова стала походить на человека. Правда, местами – ватные подушки вдруг вспомнили свои непосредственные обязанности, усовестились и решили снова заработать. Истерика, наплясавшись до одури, блаженно курила на диване, оставив, наконец, Лану в покое.

Но полностью ассоциировать себя с человеческой особью было пока рано, о чем с грустью сообщало отражение в зеркале, транслируя вместо лица бесформенный кусок теста с прорезанными щелочками. Это могло, в лучшем случае, претендовать на роль Колобка во втором актерском составе постановки удоевского ТЮЗа.

– М-да, милочка, – проклекотала Лана, разглядывая себя в зеркале заднего вида (еще какого заднего!), – запомни сие великолепие и впредь, как только возникнет желание поистерить, вытащи из кладовки памяти эту харю. К родителям, разумеется, возвращаться в таком виде не стоит, мало того что одежда чужая, так еще и физиономия, словно у начинающего пчеловода. – Она выкопала из рюкзачка мобильник и набрала номер отца, зная, что он, в отличие от матери, всегда носит телефон с собой, а не кидает его где попало. И где не попало. – Алло, пап? Привет, это я.

– Понятно, что ты, – нарочито возмущенно заворчал Мирослав. – Интересно знать, как долго нам еще ждать дорогую «это я»? Мать уже раза три принималась ужин разогревать.

– Папуль, придумай что-нибудь, чтобы мама не обиделась, – Лана очень старалась говорить бодро, но получалось, если честно, не очень. – Я к вам не поеду, устала очень.

– С Ириной случилось что-то серьезное?

– Да. Только давай я тебе завтра подробности расскажу, сейчас сил нет. Ну вот ни капелюшечки.

– В двух словах – что там?

– Иришка пропала.

– То есть?

– Папуль, ты же просил в двух словах.

– В милицию заявили?

– Там все сложнее. Олег уверен, что жена сбежала с любовником.

– Но…

– Папочка, миленький, давай завтра, а? Я утром приеду и все-все расскажу. На объяснения с мамой Леной у меня сил уже не осталось, помоги, ладно?

– Веревки ты из меня вьешь, – вздохнул Мирослав. – Не порол вот тебя в детстве, а теперь уже поздно.

– Я тебя обожаю. И маму, так ей и передай.

– Подлиза. Жду завтра с отчетом, и не вздумай обмануть, стрекоза!

До своего дома Лана добралась без приключений. Возможно, потому, что не неслась ведьмой на помеле, как пару часов назад к Никишиным, а ехала медленно и осторожно, максимально сконцентрировавшись на дороге. И вовсе не из-за бестолковости железного стада, автомобилей в субботний вечер было как раз немного. Просто не хотелось сейчас думать о происшедшем. Об Иришке, о кретине Олеге, об их малышах…

Огромный кусок жизни вдруг покрылся трещинами и грозил отколоться, словно айсберг от материка. И это было больно. Очень больно.

Потому Лана и ехала, словно в первый день после получения водительского удостоверения. Нет, на руле она не висела и нервным потом не обливалась, но быстрее шестидесяти километров в час свой «Лексус» не разгоняла, что для большинства московских водителей являлось нонсенсом.

Но – мало ли кому что является? Кому зеленые чертики, кому синие гуманоиды, а кому и нонсенс. Бессмысленная такая клякса в крапочку.

Мобильный телефон Лана отключила, поскольку прекрасно знала свою мать. Она вряд ли удовлетворится объяснениями отца и непременно примется названивать своей взбалмошной (по версии мамы Лены) дочери. А сил на очередные объяснения не было.

Спасибо папе, подарившему Лане возможность уединения, свой, личный, при желании закрытый от всех и вся угол! Куда можно приехать и, избежав мучительных «Что случилось? Почему? Как? Зачем?», нареветься всласть.

А потом набухать в ванную пены, пустить воду, погрузиться в ароматный сугроб и смыть, наконец, весь этот длинный трудный день.

В идеале следовало бы после принятия ванны хряпнуть снотворного и отправиться в объятия Морфея (раз уж других объятий не случилось), но снотворного у Ланы не было. Как-то обходилась без него, выматываясь по работе в ниточку. А утром с постели вставал свежесмотанный клубок и снова начинал выматываться. И так каждый день.

Но сейчас ни о каком сне и речи быть не могло! Бедняга обиженно шебуршился в подушках, делая их еще более мягкими и призывными. Хватит тебе торчать в гостиной, иди сюда, посмотри, как тут славно, пушисто и уютно! А я такой сладкий, такой крепкий, цейлонский чай по сравнению со мной – бурда бурдовая! Ну иди же!

Но гипнотизирующую колыбельную сна коварно отгоняло вновь нарастающее беспокойство. То самое, что гнало накануне к Никишиным.

Лана вытащила из рюкзачка музыкальную открытку и решила еще раз перечитать Иришкино послание детям. Может, там, в квартире подруги, она что-то упустила, не заметила от волнения?

Так, сначала следует хорошенько рассмотреть саму открытку, вдруг подруга оставила знак?

«Какой, на фиг, знак? – возмутился голос разума, привыкший к трезвомыслящей и уравновешенной хозяйке. – Самая обыкновенная музыкальная открытка, нечего ерунду выдумывать! Это ведь предназначалось детям, не забывай. Если Иришка и хотела о чем-то тайно сообщить, то сделала это в письме!»

Оно понятно, но письмо сейчас у Иванцовых, на него можно будет посмотреть только завтра. А открытка – вот она. В общем-то, обычная музыкальная штукенция с толстенькой спинкой, из которой, собственно, и звучит песенка мамонтенка.

Несколько строчек, которые Лана перечитывала снова и снова, никакой новой информации не принесли. Но и той, что пульсировала в нежных материнских словах, было достаточно, чтобы понять – никогда, ни при каких обстоятельствах Ирина не оставила бы своих малышей по доброй воле и без принуждения. Какой еще, к нехорошей бабушке, любовник?!

Пора прекращать выискивать то, чего здесь нет и не было никогда. Лана закрыла открытку и хотела отложить ее в сторону, но внутри вдруг предупреждающе рявкнула рысь.

Минуточку, а это что? Кажется, место, в котором прячется музыкальный чип, толще, чем положено. А еще, если хорошенечко присмотреться, видно, что бумага там слегка отклеилась. Совсем слегка, на первый, да и на второй взгляд все в норме. Если намеренно не искать в открытке что-то необычное.

Да и то пришлось очень постараться.

Хотя… Вполне возможно, что это просто небольшой производственный брачок, обычная ведь ширпотребовская дешевка, а не авторская ручная работа.

Или все-таки авторская? И ручная?

Руки вдруг, второй раз за этот день, повели себя самым свинским образом – затряслись, словно у страдающего болезнью Паркинсона. С таким тремором пытаться аккуратно вскрыть Иришкино послание не стоило и начинать, открытке грозила бы участь письма.