Ворохтин догнал Саркисяна у входа в аппаратную и протянул ему лист бумаги.

– Что это? – весело спросил Саркисян, приблизившись к лампочке, висящей над входом. Он прищурился и склонился над текстом. – «Разрываю договор в одностороннем порядке…» Ага! Замечательно! Я принимаю твою отставку. Но хочу напомнить, что тебе придется возместить мои убытки, включая упущенную выгоду.

– Счет пришлешь в МЧС, – ответил Ворохтин и уже повернулся, чтобы уйти в темноту, как вдруг в небе над озером вспыхнула красная ракета. Стремительно поднимаясь вверх, она вонзилась в низкие облака. Небо покраснело, словно это было море и в него вылились тонны крови. Достигнув зенита и разбрызгивая вокруг себя багровые искры, ракета повисла на парашюте. Она опускалась настолько медленно, что напоминала необыкновенно крупную звезду.

– Чекота!! Камеру! – взревел Саркисян. – Осветители! Гвоздев! Бегом в моторку!

– Это где-то совсем рядом!.. На Первом острове, должно быть! Точно, на Первом! – раздались голоса.

Ворохтин вынул из кармана радиостанцию, установил частоту Первого острова и нажал кнопку вызова. Лена не отвечала.

У тамбура палатки началась толчея. Опережая съемочную бригаду, Ворохтин побежал к причалу, но уже у самой воды остановился. Он вспомнил про записку, которую перед отправкой на остров дала ему Лена: «Если получите от меня сигнал о помощи, пожалуйста, прихватите с собой черную кожаную косметичку, которая лежит во внутреннем кармане моего рюкзака». Зачем ей косметичка? Она хочет навести макияж до того, как ее станут снимать на камеру? Это так важно?

Решив, что просьбы женщин не всегда можно объяснить логически, Ворохтин развернулся и побежал назад. Сумки и рюкзаки участников «Робинзонады» хранились в микроавтобусе. Ключ от него – у Гвоздева.

Он заскочил в аппаратную, но в ней уже не было никого, кроме одного индифферентного монтажера, застывшего у экрана монитора. Пришлось бежать в столовую, где обслуживающий персонал засиживался до глубокой ночи. У тарахтящего генератора Ворохтин встретил Саркисяна. Тот, одевшись потеплее, спешил в обратную сторону. Они встретились взглядами, но ведущий ничего не сказал.

– Ключ от машины! – требовательно сказал Ворохтин Гвоздеву, который торопился вслед за шефом.

– Ключ? Зачем ключ? – машинально спросил Гвоздев, опуская руку в карман.

Ворохтин ничего не стал объяснять и выхватил ключ. На берегу в свете прожекторов торопливо и нервно, как при панике, штурмовала моторную лодку съемочная бригада. Саркисян командовал. Затарахтел мотор. Кто-то промочил ноги и громко выругался по этому поводу.

Ситуация была настолько противоречивой, что Ворохтин даже остановился в нерешительности, чего с ним никогда не случалось раньше. Если сейчас он побежит за косметичкой, то бригада отправится на остров без него. Можно было взять косметичку и отправиться на остров на второй моторке, которая в полной готовности покачивалась на волнах у причала. Можно было проигнорировать просьбу Лены как малозначимую блажь – темно, какой тут, к черту, макияж?! Но если косметичка была всего лишь капризом, то почему Лена не сказала о ней открыто, а с таинственным видом передала Ворохтину записку?

Ворохтин положился на интуицию и заспешил к микроавтобусу, приспособленному под камеру хранения. Он слышал треск лодочного мотора, и по тому, как изменился его тембр, догадался, что бригада отчалила. По большому счету, ему было плевать на бригаду. Он работал независимо от Саркисяна и договора. На Первом острове по каким-то причинам стало худо молодой женщине, и у него были возможности и желание помочь ей.

Ворохтин отпер дверь микроавтобуса, зашел внутрь и включил лампочку на потолке. Сумки стояли в проходе, на каждой висела бирка с фамилией. Рюкзак Лены, несмотря на то что он был единственным, который принадлежал женщине, не выделялся ни объемом, ни весом. Испытывая некоторые моральные затруднения, Ворохтин сунул руку в рюкзак. Он не сразу нащупал кожаную сумочку, названную Леной «косметичкой», извлек ее и затолкал под куртку.

Ворохтин вышел из микроавтобуса и тотчас повстречался с помощником Саркисяна. Студент не в пример спасателю широко улыбался. Он стоял спиной к большой осветительной лампе, и его чрезмерно оттопыренные уши просвечивались насквозь.

– По чужим вещичкам шарим? – сказал он, как бы давая понять, что шутит, и в то же время как бы оставляя Ворохтину шанс в этом усомниться.

Ворохтин не нашелся, что ответить на глупую реплику, и молча зашагал к машине «Скорой помощи» за своей сумкой. Студент откровенно последовал за ним.

– Саркисян велел передать, что он разрешает вам сегодня переночевать здесь, – произнес он, выполняя свои обязанности старательно и не без гордости.

Ворохтин открыл дверь «Скорой помощи» и взялся за ручки сумки.

– А завтра утром, будьте добры, покиньте базу…

Ворохтин вышел на берег. На черной воде плясали отражения фонарей. Моторная лодка покачивалась на слабой волне и тихо постукивала носом о деревянные сваи.

Не успел Ворохтин закинуть в лодку сумку, как помощник, следующий за ним тенью, изрек:

– Довожу до вашего сведения, что Саркисян запретил вам пользоваться лодками и прочим инвентарем съемочной бригады.

Ворохтин сел в лодку и стал отвязывать ее от крюка.

Студент постоял посреди причала и опустился на корточки.

– Я вас предупредил, – многозначительно сказал он и сплюнул под ноги.

Ворохтин взялся за кольцо, дернул, но мотор не схватился. Дернул еще раз – тот же результат. Пришлось снять кожух и на ощупь проверить провода.

– Свечу ты свинтил? – спросил Ворохтин у студента.

Тот немедленно вскочил на ноги и быстро пошел на берег.

– Я выполняю распоряжение режиссера! – крикнул он уже из темноты.

Ворохтин двинул кулаком по кожуху мотора.

«Можно послать их всех, сесть в машину и уехать домой! Можно! – в сердцах подумал он. – Но там же одни режиссеры и операторы! Я уже не говорю про врача, но хотя бы занюханного фельдшера с собой взяли. На крайний случай ветеринара! Ни бинта, ни зеленки…»

Он наклонился и поднял с пола весла.

Лучи фонарей скользили по стволам деревьев, и длинные черные тени ползали по песку, как гигантские черви. Ворохтин шел на свет, где стояла группа. Этот остров в отличие от Четвертого был пологим, больше напоминая большую песчаную отмель. Широкий пляж протянулся почти на двадцать метров и упирался в густые колючие кусты.

Чем ближе Ворохтин приближался к группе, тем отчетливее слышал оживленные голоса. Время от времени они словно взрывались, и дружный смех эхом катился над озером. «Наверное, ничего страшного не случилось», – подумал он, невольно замедляя шаги.

Он вышел на полянку, освещенную светом нескольких фонариков. Группа стояла кругом, обступив лежащее на траве скомканное одеяло.