А ива на берегу присела —

Пописать.

И в голову ко мне несмело

Залезли мысли…

Холмики моих грудей

Как яичница-глазунья.

Дитрих, съешь меня!

Я – твоя певунья!

У меня в голове взрывается комета. Кажется, я даже начинаю видеть ее обугленные обломки, медленно парящие в воздухе. Мне даже не смешно – противно.

Писающие ивы.

Груди-яичницы.

Как-то это излишне концептуально даже для моего абсолютно не филологического сознания.

Особа, низким голосом продекламировавшая это (я столько не выпью, чтобы называть посвященный немцу рифмованный бред стихами), выглядит, как ни странно, очень аристократично. Натуральная блондинка, правильные классические черты лица, высокий рост и хорошая фигура – такие женщины играют в исторических фильмах величественных, манерных королев, которые в длинном атласе платьев нервно комкают кружевные платочки и высокохудожественно падают в обморок. Она одета с идеальным вкусом – легкий льняной костюм тепло-бежевого оттенка отлично сидит, придает лицу свежести. Босоножки на невысоком каблучке, оригинальная бижутерия из светлой кожи и дерева, даже лак на ногтях – все подобрано грамотно, тон в тон, хоть сейчас на съемки для каталога. Почему-то ее лицо мне кажется смутно знакомым. Неужели мы встречались с этой идиоткой?! Думаю, я бы такое явление запомнила. Хотя… у нее, пожалуй, просто обычная славянская внешность. Сколько таких, светловолосых и голубоглазых, ежедневно смотрит на нас в магазинах или вагонах метро? Со счета собьешься! У стихоплетки приятное лицо. Но это ее творчество – оно же как кувалдой по голове. У меня есть приятель, судебный психиатр Виктор Новиков. Думаю, он бы заинтересовался подобными экзерсисами. Нравится ему изучать дневниковые записи параноиков.

– Эй, девчонки, вы идете? – Сергей-Лысый махнул рукой. – Давайте быстрее, и вон за тот свободный столик!

Быстро мчусь в бар. Подальше от красивой ненормальной тетеньки. Еще одного стихотворного откровения мне не вынести!

Я долетаю до столиков, где гогочущие бюргеры, прихлебывая пиво, в режиме нон-стоп поглощают картошку-фри и пахнущие жареным мясом гамбургеры. И замираю как вкопанная.

На скамеечке, расположенной в тени пальмы, сбоку от столов, с пластиковым стаканчиком в руке сидит… Егор. Такое ощущение, что ребенок вдруг увеличился в размерах, приобрел развитые мышцы, нацепил синие плавки. Завел светло-рыжие волосы на груди, продольную короткую морщинку во лбу, неприкуренную сигарету за ухом. И присел вот сюда, на скамью, пофлиртовать с симпатичной брюнеточкой.

– Саша! – В голосе Тани задрожали слезы. – Где тебя носит?! Твой Егор чуть не утонул, между прочим!

Горе-папаша мигом вскочил, бросился к ребенку, принявшему в предвкушении рассказа о недавних бедах чрезвычайно важный вид.

– Сына! Сыночка! С тобой все в порядке? Что же ты хулиганишь, балбес! – И тискает, обнимает, целует своего отпрыска. – Балбесина моя! Ну и дятел ты, Егор! Хулиган!

– Это еще вопрос, кто хулиганит! – пробормотала над моим ухом Лера, затягивая на талии узел из кончиков прозрачно-малинового парео. – Видела ту девицу рядом с ним? Такая красотка, Вероникой ее зовут. И сиськи у нее свои, не силиконовые, я специально смотрела, как она на шезлонг ложится. Чуток сплюснулась грудь, слегка растеклась – значит, родная, своя. Протез – чего ему растекаться, он всегда торчком стоит… И, представляешь, эта мадам ведь – жена Андрея. Ну, того, который Егора из моря вытащил! Я еще вчера за ужином, между прочим, заметила. Она глазами так на Таниного мужа Сашку и зыркает. Нормально, да?! У самой мужик такой красивый имеется. А она еще на чужих облизывается. Почему так всегда? Одним – все, другим – ничего!

Мне жаль, что собеседница Саши незаметно улизнула. У нее действительно очень экзотичная и стильная внешность. Жгучая брюнетка, должно быть, с восточной кровью, она останавливает время своими персидскими глазами. Миндалевидные, карие, завораживающие…

Неудивительно, что Танечка стоит вся бледная от ревности. Мама Егора тоже темноволосая и кареглазая, но ее лицо стирается из памяти, даже когда от него еще не отводишь взгляд…

Добравшись наконец до судаториума, разглядев Петру, блаженствующую в облаках обжигающего пара, Теренция с негодованием прищурилась:

– Как щиплет глаза от масла! Потом будут красные, словно у кролика! Слушай, Петра, ты не знаешь, женщин пускают смотреть выступления гладиаторов?

Рабыня кивнула:

– Да. Только сидеть нам приходится на самой верхней трибуне. Вроде бы считается, что оттуда истекающие кровью люди выглядят не так жутко. Будь моя воля – я вообще запретила бы эти битвы и все гладиаторские школы. Жизнь человеческая Богом дана, и только Господь может ее забрать, а там, во время игр, люди один другого уничтожают. Грех, грешно. Человек должен возлюбить ближнего своего, а не убивать.

– Хватит ворчать. – Теренция напряженно улыбнулась. Все-таки с маслом в парной кто-то здорово переборщил: от острой мяты глаза постоянно слезятся. – Прибереги свои проповеди для кого-нибудь другого. Потому что после терм мы отправимся именно на сражение гладиаторов!

Ни обиженное молчание рабыни, ни собственные опасения (а что, если к обеду будет Марк Луций, придет и не застанет никого на постоялом дворе?) не могли омрачить свежей пенящейся радости. Девушка, позабыв попросить Петру о помощи, быстро помылась, привела себя в порядок и выбежала на улицу.

«Жизнь божественна, – улыбалась Теренция, чувствуя, как после терм лицо все еще горит жаром. – Марк Луций Сципион божественен, я божественна! Свобода, которой я никогда не знала, оказывается, пьянит сильнее неразбавленного вина. У меня столько счастья, так много радости, что я еле иду, едва дышу и все равно не могу отказаться ни от одного соблазна. Интересно, успокоюсь ли я после гладиаторских игр или меня опять потянет на новые приключения? Может, попросить Петру, чтобы после амфитеатра срочно свела меня в гостиницу? Иначе придет Марк Луций – а я не то что нарумяниться не успею, меня вообще не окажется в комнате!»

– Сколько людей! – ахнула Петра и взяла госпожу под руку. – Боюсь, как бы нам не потеряться в толпе!

– Почему же я – не ваш раб?! Я отдал бы жизнь за то, чтобы прикоснуться к такой красавице! Хотя бы таким же невиннейшим образом, как это сделала служанка ваша.

Теренция обернулась на вроде бы знакомый, совсем недавно слышанный голос. Так и есть, лицо пожилого мужчины тоже раскраснелось. Видимо, это кто-то из тех мужей, недавно тоже посещавших термы и беседовавших в раздевалке. Вот только кто именно сейчас расточает комплименты: любитель Горация или противник гладиаторских игр?

Она покачала головой:

– Нет, брать за руку меня не надо. А скажите, что, неужели непременно сегодня убьют кого-нибудь? Нельзя ли сражаться не до смерти?