Доктор Хан – слишком холеный, и его движения чересчур отшлифованы, будто и он, и медбрат – актеры в сериале про больницу и оба просто играют свои роли.

Когда доктор Хан заканчивает писать, он просит Дэвида забраться на каталку. Медбрат скользит иглой по коже Дэвида, ставит ему капельницу, после чего бесшумно отходит в сторону.

– Отлично, – говорит доктор Хан. Его дыхание пахнет мятой. – Лежи, как тебе удобно, вот и все. Сейчас ты можешь чувствовать легкое покалывание в руке.

Дэвид опускает голову на подушку и таращится в потолок, затем переводит взгляд на стену, за которой мелькают силуэты сотрудников МайндКаста.

Прилив. Водоворот. Вечная суета. Дэвид вспоминает о муравейнике, который как-то раз видел в детстве. Дэвид резко вдыхает, и лекарства входят в его кровоток.

Теперь у него все внутри горит. Он представляет – жидкий металл закачивается в его вены.

– Отдыхай и отсчитывай от десяти.

Дэвид косится на доктора Хана, который стоит рядом с каталкой. Лицо блогера приобретает профессиональное выражение.

– Десять.

Теперь ему совсем не жарко: холод ползет по грудной клетке Дэвида, его ребра – как ветви замерзшего дерева. Трудно дышать, но он очень устал, чтобы паниковать. Он так устал, он…

– Девять…

Мир гаснет. Голос Дэвида превращается в отдаленный шум. Он пытается посмотреть на врача, но тот, похоже, уже ушел.

Парень не в состоянии двинуть головой или шеей, его глаза шарят по палате.

Он различает очертания человека, который застыл за стеклянной стеной.

– Восемь.

Человек придвигается ближе, прижимает лицо к стеклу так, что Дэвид может его рассмотреть.

Крысиная шапочка. Розовый шрам.

– Семь… Ксан?

– Шесть…

Ксан что-то говорит. Он пытается донести мысль до Дэвида. Нечто важное.

– Я… Он что-то забыл…

– В…

– И…

Моргнул.

Я проснулся.

Не уверен, что вообще спал. Все, что я сделал…

Сощурился. На моем лице что-то есть: щиплет меня за челюсть, душит.

Паника. Я протягиваю руку и выдергиваю это. Задыхаюсь и смотрю, что за предмет. Пластиковая кислородная маска, мягкая, желеобразная. Стюардессы используют такие перед полетом – в целях демонстрации безопасности, в случае катастрофической потери давления в салоне.

Мышцы ноют. Как зубная боль.

Нечто пойманное – змея? Серебряная нить, тянущаяся от моей руки. Может, и вправду змея? Или просто…

Пытаюсь повернуть голову. Моргание.

Помню. Больница. Анестезия. Ксан? И…

Моргание.

Я проснулся. Действительно проснулся. Оглядываюсь вокруг. Стеклянные стены, потолок, пол. Койка без занавесок. Капельница. Сердечный монитор.

Палата схожа с той, где я был раньше. Почти, да не совсем. Разные углы. Искусственный свет. Стеклянные коридоры, окружающие почти пустое помещение.

Я один.

Дотрагиваюсь до головы и чувствую плотную марлевую повязку.

Что-то колет у основания черепа. Я думаю, который час. Какой день? Кажется, прошли секунды.

Века.

Засовываю руку под простыню и ищу телефон. Я одет в халат, но полностью голый ниже талии.

Никаких карманов. Телефона нет. Ничего. Я понятия не имею, где мои вещи.

Голова начинает болеть. Веки опухли и чешутся. Я хочу пить, дико голоден, мой живот сморщен и беззащитен, как будто меня зверски избили.

Я собираюсь кого-нибудь позвать, но вдруг замечаю крошечный зеленый фонарик, мигающий на потолке. Камера – за мной наблюдают.

Через несколько секунд раздается резкое шипение, дверь открывается, и в палату впрыгивает доктор Хан.

Позади него – медбрат.

– Дэвид, рад вашему пробуждению. Как себя чувствуете?

Я открываю рот, чтобы ответить, но только сглатываю. Пытаюсь сесть.

– Вам еще нужно отдохнуть.

Медбрат возится с мониторами. Он нажимает на кнопки, крутит циферблаты. Можно подумать, что я – машина с тонкой настройкой.

– Чуть позже я расскажу, – продолжает доктор Хан. – Пока просто сообщу, что операция прошла успешно.

– Здорово, – отвечаю я, сумев наконец извергнуть несколько слов из пересохшего горла. – Как думаете, мне можно пить?

Еще до того как договариваю, откуда-то появляется пластиковый стакан. Я жадно глотаю прохладную воду, стекающую по подбородку, в то время как медбрат вонзает иглу в мою незанятую руку. Допивая воду, я опускаю глаза и вижу выпуклость большого пальца мадбрата – и шприц с прозрачной жидкостью.

– Зачем?

– Обычное болеутоляющее для мозга, – объясняет доктор Хан. – Вы будете испытывать недомогание в течение пары дней. Также лекарство поможет вам засыпать.

Доктор Хан еще что-то говорит, но у меня закрываются глаза, и мир вокруг слипается в размытое пятно. Голос доктора Хана превращается в искаженное бормотание.

Моя голова падает на подушку, но я успеваю разлепить веки. Доктор Хан и медбрат собираются уходить.

– Ой-ой, – нечленораздельно шепчу я. – Подождите…

Я опять приподнимаю голову, борясь с забытьем.

– Что такое? – голос врача звучит как эхо из другой галактики.

– Шоу, – лепечу я. – Когда оно начнется?

Похоже, доктор Хан улыбается.

– Уже началось.

– Доброе утро. Или добрый день?

Женщина. Со мной разговаривает женщина. Она… моя мать?

Моргание.

Я просыпаюсь. Теперь видна вся палата.

На сей раз вещи выглядят иначе: ярче, воздушнее, дневной свет льется сквозь стены и окна.

Надо мной стоит Катя, в ее руке – вечный планшет.

– Прекрасно – ты жив. На секунду я подумала, что мы тебя убили.

– Нет, – хриплю я. – Теперь я здесь. Или почти здесь.

Внезапно я понимаю, как ужасно выгляжу и пахну.

Я с трудом сажусь и запускаю руку в свои спутанные волосы, а потом вижу незнакомца, стоящего за Катей.

– Отлично. Судебные иски нам не нужны, – говорит Катя, вручая мне стакан воды. Катя не улыбается, и сложно сказать, шутит она или нет. – Доктор Хан утверждает, что ты в порядке и скоро сможешь вернуться домой.

Я с радостью пью, а незнакомец продолжает глазеть на меня. Он ничем не напоминает тех самоуверенных парней, работающих на Ксана. У него темные сальные волосы, подстриженные как у школьника, острый нос и черные очки с толстыми линзами.