Именно под этой крышей мы с Ардис и беседовали. Происходило это считаными минутами раньше, но мне кажется, что прошло больше часа с того момента, как мужественная женщина заговорила со мной.

Розовый отсвет зари еще не коснулся восточного горизонта. На западе луна села, а звезды, похоже, померкли. С каждой секундой и без того темная ночь становится все темнее.

Пока мистер Гармони, в которого вселился демон, пытается вышибить дверь в ванную, я пересекаю покатую крышу. Прыгаю, приземляюсь на лужайку, находящуюся на девять футов ниже, не ломаю лодыжки, падаю, качусь, вскакиваю на ноги.

На мгновение чувствую себя бесстрашным рыцарем, рубакой-парнем. Но законная гордость может быстро перерасти в тщеславие, а потом и в самовлюбленность, и когда в манере мушкетера ты отвешиваешь поклон, касаясь шляпой пола, то поднимающаяся голова вполне может встретиться с опускающейся секирой палача.

Мне надо уходить от этого дома, но отступление по асфальтовой дороге, проложенной по холмам и лощинам, неминуемо приведет ко встрече с одержимыми демоном членами семьи Гармони. Я узнал о кукловоде гораздо меньше, чем нужно знать, но мне уже известно слишком много, чтобы оставить меня в живых. Через одного или другого члена семьи он будет неотрывно преследовать меня.

И ему необязательно входить в разум всех этих людей, чтобы заставить их выполнять его желания. Сколько бы Гармони ни жило в этих шести домах, дома большие, так что Гармони никак не меньше тридцати, скорее даже больше сорока, — кукловод может дать им знать, что ему нужны они все для предотвращения моего побега. Они повинуются из страха, что он будет перепрыгивать из одного в другого, калеча или убивая тех, у кого возникнет мысль о сопротивлении. Если они любят друг друга, никто не попытается вырваться на свободу, зная, что наказание

— и жестокое — понесут близкие. Свобода такой ценой — вовсе не свобода, а давящее чувство вины, от которого можно избавиться только одним способом — покончить с собой.

Они будут охотиться на меня, а мне придется или бежать с Аннамарией, или убить их всех. Но я не смогу убить так много людей, не смогу убить даже одного. В моем пистолете обойма на десять патронов, но в ней их осталось семь. Однако недостаток патронов — не причина, по которой я не стану прокладывать себе путь из «Уголка» с помощью пистолета. Мне этого не позволит мое прошлое и будущее. Под прошлым я подразумеваю мои утраты, под будущим

— надежду вернуть утраченное.

До зари считаные минуты, и не могу представить себе, где найти надежное убежище среди холмов после восхода солнца. А мне нужно спрятаться, чтобы подумать. И, еще не отдавая себе отчета в том, что делаю, я бегу через кутающуюся в темноту лужайку к тропе, усыпанной ломаными ракушками.

В отсутствие луны океан черен как нефть, и пена прибоя серая, словно мыльные хлопья на воде, в которой снова и снова мыли грязные руки. Берег залит звездным светом, и хотя звезд в галактиках больше, чем песчинок на пляже, эта полоска песка освещена плохо, цветом напоминая черненое серебро, потому что наша Земля одинока, вращается далеко от скоплений звезд и каждую ночь еще больше удаляется от них.

Когда я добираюсь до конца тропы и обломки раковин скользят под ногами со звуком, похожим на звон монет в пиратском кладе, она внезапно проносится мимо меня, последовав за мной от дома. Без лунного света флаг ее волос не такой яркий, как прежде, но она — та самая девочка-блондинка, которую я мельком видел раньше, Джоли, дочь Ардис. Если она проследовала за мной до самого дома, а потом подслушала мой разговор с ее матерью на веранде, становится понятным, почему, пробегая, она говорит мне, словно мы с ней заговорщики:

— Следуй за мной! Быстро!

Джоли — тень, но быстрая, как свет, и хотя она уже далеко впереди, останавливается у жерла большой дренажной трубы, чтобы подождать меня.

Подбегая к ней, я слышу, как мужчина что-то кричит, не у меня за спиной, а, похоже, от домов, которые стоят над пляжем, и ему отвечает другой мужчина. Слова искажаются расстоянием, на них накладываются гулкие удары моего сердца и хрипы моего частого дыхания, но их смысл все равно ясен. Мужчины вышли на охоту.

Я также слышу шум автомобильного двигателя, внедорожника или большого пикапа. Где-то наверху вспыхивает мощный прожектор, гаснет, вспыхивает вновь, и его луч проходит над нашими головами с севера на юг. Я предполагаю, что установлен этот прожектор в кузове, а электроэнергией его обеспечивает заработавший двигатель.

Кукловод может мобилизовать свою армию с удивительной быстротой, потому что не нуждается в телефоне. Возможно, ему нет необходимости вселяться в разум каждого из своих подданных, чтобы сообщить им, какую угрозу я собой представляю. Скорее всего, он способен одновременно передать всем свой приказ, которому они не обязаны подчиняться — как приходится тому члену семьи, в которого вселяется кукловод, — но они все равно подчиняются, зная, что несет с собой ослушание.

— Держись ближе ко мне, — слышу я шепот Джоли. — Пока мы не можем включать свет, а идти нам туда, где очень темно.

Ее рука в моей — маленькая и тонкая, но сильная.

Мы проскальзываем сквозь нависшие лианы. Холодные и извивающиеся, они вызывают образ мертвых змей, свисающих с головы лишенной жизни Медузы.

Как было и прежде, тоннель темен, словно мир слепого, и почти такой же тихий, как жизнь глухого. Резиновые подошвы нашей обуви чуть слышно шуршат по бетону трубы. На полу нет луж, по которым мы бы шлепали, нет мусора, который скрипел бы под ногами. Если какое-то зверье и составляет нам компанию в темноте, они бесшумны, будто крысы, появляющиеся в наших снах.

Воздух прохладный и пахнет чистотой. В дренажной трубе, даже такого размера, особенно в сезон дождей, а он как раз на дворе, можно ожидать слабый запах сырости и плесени, а то и вонь тухлой воды и гниющих водорослей. Ничего этого нет и в помине. Отсутствие запахов дезориентирует не меньше темноты.

Мы держимся центра, где потолок выше всего, а это означает, что девочка не может продвигаться вперед на ощупь, держась рукой за стену. Однако идет она уверенно, без колебаний, обычным прогулочным шагом, словно для того, чтобы знать, где она находится, ей достаточно ощущать бетон под ногами, а лицом — едва заметный ветерок.

В прошлом мне уже приходилось бывать в таких же темных местах, где опасности поджидали за каждым углом, приходилось ползти в узких тоннелях, нащупывая путь руками. Хотя в этой трубе пахнет чистотой и вроде бы смертельных угроз нет, такой тревоги я не испытывал ни в одном темном месте, где мне довелось побывать.

С каждым шагом мои нервы натягиваются все сильнее, шелковая темнота скребет по ним, тишина щиплет.

Желудок трепыхается, по спине то вверх, то вниз бежит холодок.

Я останавливаюсь, крепко держа девочку за руку, спрашиваю:

— Куда мы идем?

— Ш-ш-ш-ш, — шепчет она. — Голоса далеко разносятся по трубе. Если они окажутся у входа, то могут услышать тебя. Кроме того, я считаю шаги, так что не сбивай меня.