Проходит мгновение, другое… Дэниел неловким движением, которое я расцениваю как унизительное «прости», вновь берет мою руку. Я отдергиваю ее, отстраняюсь на шаг и вскидываю голову.

— Вообще-то да, ты прав! Ни к чему это все — ни нам, ни тебе! — Слова соскакивают с моих уст как сухие твердые горошины.

Дэниел изумленно поводит бровью, снова протягивает руку, но тут же опускает ее.

— Подожди, Трейси…

Неумолимо кручу головой.

— Чего тут ждать? Тебе не стоит больше сюда приезжать, и точка.

— Я же не сказал… — пытается возразить он, но я перебиваю его.

— У меня был муж, Дэниел. Два года назад его пристрелил один подонок. Все это время со дня его гибели я жила, будто в кошмаре. В моей жизни появлялись другие мужчины, но я мгновенно отвергала их, даже не задумываясь о том, могу ли сойтись хоть с одним из них. — На миг умолкаю и перевожу дух.

Теперь Дэниел смотрит мне прямо в глаза неподвижным пронизывающим взглядом.

— Я и теперь не уверена, что прошло достаточно времени, — тише и медленнее произношу я. — Сколько еще ждать — не имею понятия, но… — Плакать перед Дэниелом до ужаса не хочется, но губы предательски вздрагивают и кривятся, а на глаза наворачиваются слезы.

Дэниел сгребает меня в объятия и так крепко прижимает к груди, что я едва не задыхаюсь.

Трейси, девочка моя… ты все не так поняла, ты просто не знаешь… — взволнованно и умоляюще шепчет он. — Я хочу, хочу, больше всего на свете хочу бывать у вас, и как можно чаще. Раньше мне казалось, дети — обуза, а теперь, когда я узнал Лауру, понимаю, какое это счастье…

Сначала я стою, согреваясь его теплом и не двигаясь, потом в груди вдруг снова вздымается бунтующая волна.

— Только не смей меня жалеть! — отстраняясь и гордо поднимая подбородок, восклицаю я. — Мне не нужна жалость, понимаешь? Я сыта ею по горло.

Дэниел, не сводя с меня немигающего взгляда, качает головой.

— Я не жалею тебя. Ты вызываешь у меня совершенно… другие чувства.

Отчетливо слышу в его голосе нежность и нечто такое, отчего в груди снова начинает таять лед. Мои губы трогает улыбка.

— Ну… раз так… — Пожимаю плечами и вздыхаю.

Дэниел смотрит по сторонам и кивает на скамейку у ограды.

— Присядем?

— Давай.

Молча садимся, Дэниел берет мою руку и принимается изучать ее, будто подробную географическую карту.

— Ты, наверное, все раздумывал, от кого у меня дочь? — тихо усмехаясь, спрашиваю я. — Наверняка решил, что я нагуляла ее, забеременела от такой несерьезной связи, что было смешно сообщать об этом отцу? Или что он отказался от ребенка, потому что не питал ко мне никаких особенных чувств? Ну или ты принял меня за разведенную?

Дэниел медленно качает головой.

— Нет. — Он осторожно, будто боясь причинить мне боль, гладит мой безымянный палец, на котором в огненных лучах заката поблескивает золотое колечко. — Разведенные не носят обручальных колец, а убирают их с глаз подальше, чтобы скорее забыть о склоках, непонимании или изменах.

Грустно улыбаюсь.

— Правильно. Обручальные кольца, когда партнера уже нет, носят лишь вдовцы и вдовы… — Резко поворачиваю голову. — Значит, ты сразу обо всем догадался?

Дэниел не поднимает на меня глаз.

— Гм… не то чтобы… видишь ли, я… — Умолкает.

Гадаю, почему столь простой вопрос поставил его в тупик, и какое-то время жду продолжения. Дэниел молчит. А на деревьях вокруг заливаются песнями птицы. В воздухе пахнет зеленью, живительными силами лета и цветами из сада Мэрилин, нашей соседки. Я впервые за последние два года остро чувствую себя неотъемлемой частью этой пестрой, благоухающей, неутомимой жизни. Имеет ли значение, догадался ли Дэниел в день нашего знакомства о том, что я вдова, или нет?

— Поначалу я не хотела рассказывать тебе о Ричарде, — говорю я, обхватывая его пальцы своими. — В первый день — неосознанно, а потом — чтобы нашим отношениям, даже если бы они закончились тем твоим звонком, не помешало сострадание.

— Что плохого в сострадании? — приглушенным голосом спрашивает Дэниел.

Печально усмехаюсь.

— В сострадании как таковом — ничего. Но ощущать себя жалкой, достойной лишь сочувствия… Вот это ужасно.

— Сочувствия ты в любом случае достойна, — задумчиво произносит Дэниел. — Но не только его…

Откидываюсь на высокую деревянную спинку, не отпуская руку Дэниела. Он сидит по-прежнему на краю, немного ссутулив плечи. Я вдруг ясно чувствую, что готова и хочу открыться этому парню больше, чем многим другим, даже близким людям, более того нуждаюсь в его понимании. И просто в его присутствии…

— Когда Ричарда не стало, я, наоборот, делилась своей бедой со всеми, кто желал меня слушать, — начинаю рассказывать я. — Чудовищная несправедливость жизни, нелепость, противоестественность. Мне хотелось хоть что-нибудь понять, я надеялась услышать чье-то мудрое мнение, совет, думала, у кого-нибудь найдется вразумительное объяснение… — Качаю головой. — К сожалению, все, даже люди старые и многоопытные, больше охали и смотрели на меня так, будто я умирающая и помочь мне невозможно. Брр! — Меня передергивает. — Почему-то сама мысль о молодой вдове нагоняет ужас, вызывает жалость. А жалость не помогала мне, а только усугубляла мои страдания. Поэтому-то с некоторых пор я, если и разговариваю о Ричарде, то в основном со своими.

Отмечаю про себя, что Дэниела, как это ни странно, я уже тоже причисляю к своим. Наверное, из-за этого птичьи трели и цветочные ароматы так необыкновенно трогают этим вечером за душу, а на некоторые странности Дэниела я намеренно смотрю сквозь пальцы. Он сейчас угрюм и все больше молчит. Что с того? Его тоже гнетет разговор о гибели Ричарда, и это естественно. Было бы более странно, если бы в эти минуты ему в голову лезли мысли о поцелуях и объятиях. Все идет как должно. Так устроена жизнь.

Мне становится грустно. Но эта грусть особенная. Есть в ней нечто интимное и задушевное, такое, что обнаруживаешь лишь перед близкими. Охватывает желание «познакомить» Дэниела с Ричардом, чтобы сильнее приблизить к себе. Но говорить о грустном не стоит. Вдовьи слезы в столь дивный вечер совсем ни к чему.

— Когда мы въехали в этот дом, Ричард сказал, что будет выращивать овощи, — начинаю хихикая рассказывать я. — Я сразу поняла, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет: свободного времени у него бывало в обрез и не очень-то это разумно, заниматься земледелием в Нью-Йорке. Я осторожно попыталась возразить, но Ричард был настроен решительно. Я подумала: посмотрим, чем все это закончится. — Смеюсь.

Дэниел поворачивает голову и улыбается едва заметной улыбкой.

— Он купил себе толстую книжку по огородничеству и рассаду. Как раз в этот момент… — На мгновение умолкаю. Вспоминать о работе мужа, даже вскользь, для меня пытка. Душу, как ни старайся быть смелой, тотчас сковывает страх. — В этот момент кое-что стряслось и ему пришлось с головой уйти в отнюдь не домашние дела, — быстро произношу я. — Бедная рассада две недели стояла в ящиках, как-то раз даже перенесла сильный дождь. Потом к нам наведался пакостливый соседский кот Феликс. — Снова смеюсь. — В одном ящике все перерыл, в другом — объел несчастные ростки. На этом огородничество Ричарда благополучно закончилось.