Пока имя полковника Грязнова на слуху, Ведомству невыгодна моя скоропостижная смерть. Поднимется шумиха, репортеры начнут расследования и нароют еще какой-нибудь компромат на российские спецслужбы. Но как только статьи обо мне сойдут с первых и вторых газетных полос, я могу начинать приводить дела в порядок и готовиться к отходу в мир иной. То есть примерно через три-четыре года. Если, конечно, за это время в моей судьбе не произойдет счастливый поворот или я не изобрету способ, как вырваться на свободу.

Шансы на то и на другое были примерно одинаковы. Засвеченный по-крупному и объявленный предателем оперативник утрачивает для Ведомства всякую ценность. Он не сможет получить даже должность инструктора в учебном центре. И потому отвергнутому папочкой, многогрешному сыну не стоит уповать на прощение и приглашение вернуться в отчий дом. Бежать из окруженной непролазной тундрой колонии без помощи извне также нереально. А помочь мне некому. Даже если мои люди разрабатывали такой план, Ведомство это предвидело. И давно расставило силки везде, где только парни могли объявиться.

Однако я упрямо не терял надежду на лучшее, а иначе давно свел бы счеты с жизнью. Последнее избавило бы Ведомство от лишних хлопот, да только много будет чести ублюдкам, если я доставлю им такую радость. Так что пусть сидят в своих теплых креслах и волнуются, чтобы я не настучал на них втихаря какому-нибудь репортеру. Уничтожение их нервных клеток – единственное, чем я мог им отомстить, пока они окончательно меня не погубили. Согласен, более жалкой мести не придумать. Но так или иначе, она дарила мне те крупицы радости, что согревали меня в холодной камере долгими полярными зимами.

Спасение, на какое я к исходу третьего года моего заточения уже не рассчитывал, пришло оттуда, откуда я его точно не ждал.

Будучи однажды вызванным в лазарет, якобы для сдачи анализов на туберкулез, я, как было и тогда, на турецко-сирийской границе, вновь получил неожиданную инъекцию быстродействующего снотворного. Только теперь проснулся гораздо позже – спустя примерно пару суток. И, что было совершенно невероятно – уже не в заснеженной Воркуте, а на побережье южного моря, в жаркой арабской стране…

… Проснулся и, поняв, что это не сон, поначалу вовсе не обрадовался. Напротив, еще больше упал духом. Да и как тут было не отчаяться? Уж лучше бы меня прикончили палачи Ведомства или подкупленные ими воркутинские зэки! Эти хотя бы сделали свое грязное дело быстро, не причиняя мне лишних мук. А вот арабы, к каким меня угораздило попасть, способны годами истязать пленных врагов. И не просто истязать, а каждый день применять к ним новые пытки, при этом удерживая своих жертв в сознании и здравом уме. За тем, чтобы они не рехнулись от боли и в полной мере ощущали свои страдания.

У арабов, а еще у китайцев, пытки возведены в ранг искусства. И раз уж мой освободитель не пожалел средств, чтобы выкупить меня из тюрьмы и переправить к себе на родину, значит, он планировал получить за эти деньги максимальное удовольствие.

Что ж, я планировал издохнуть в течение ближайшего года, но теперь мне это точно не грозило. Сбылись мечты моих врагов: я угодил в ад еще при жизни. И готовился к испытанию, в котором смерть станет самой желанной и почти недостижимой наградой. По крайней мере, в последующие пару лет – точно.

Само собой, что иное объяснение происходящего мне не могло прийти на ум в принципе. После того, как имя главаря «сирийских палачей» прогремело на весь мир, друзья, родственники и просто единоверцы моих жертв загорелись мечтой свести со мной счеты. И кое у кого, похоже, хватило денег воплотить свою мечту в жизнь…

Вот прокол так прокол! А ведь можно было всего этого избежать, если бы я не коптил в тюрьме небо, надеясь неизвестно на что, а поступил разумно: покончил жизнь самоубийством!

Одно было неясно: если меня готовили к путешествию по всем кругам ада, почему вместо грязного подвала поместили в роскошную комнату с видом на море, уставленную яствами, какие мне не доводилось пробовать, даже когда я был свободным человеком? А угощали меня ими такие прекрасные полуобнаженные гурии, что я долго не мог выбрать, какому из двух недоступных мне в тюрьме соблазнов следует отдаться в первую очередь – похоти или чревоугодию.

Наверняка Демир аль-Наджиб наблюдал за мной украдкой с того момента, когда я только продрал глаза и, словно идиот, вытаращился на его разносолы, гурий и дворцовое убранство. То-то, небось, шейх при этом смеялся! Но, надо отдать ему должное, в общении со мной он был серьезен и даже почтителен, хотя таким ублюдкам, как я, на востоке отродясь не принято оказывать уважение.

Ведомству явно не доводилось вмешиваться в дела аль-Наджиба, а иначе вряд ли меня ожидал такой радушный прием. А тем более – предложение поработать. И пускай отклонить его я так и так не посмел бы, все равно было приятно, когда со мной обращались уже не как с узником, а как со свободным человеком.

Шейх мог предоставить мне в помощь любых специалистов, но я предпочел собрать свою привычную команду. За время, что я гостил в Дар-ас-Сабахе, мне приходило на ум, что весь этот рай может быть ведомственной инсценировкой. Конечная цель которой – заставить меня вызвать сюда своих людей и наконец-то повязать их всем скопом. Но на сей раз здравомыслие победило мою извечную паранойю. В подобном спектакле попросту отсутствовала бы логика. Ведомство, конечно, способно при необходимости на любую подлость. И все же оно не станет обращаться за помощью к ближневосточному «аладдину», чтобы арестовать четверых дезертиров. В иерархии внештатных ведомственных агентов «аладдины» с их влиянием и связями имеют ту же важность, что штабные аналитики – в армии. Никто не пошлет аналитика штурмовать с автоматом в руках вражеские укрепления. Также как никто не станет привлекать «аладдина» к охоте за беглыми рядовыми оперативниками, рискуя подставить его под удар и обезглавить огромную агентурную сеть, которую он контролирует.

В общем, долго ли, коротко ли, но в итоге наша бравая компания вновь собралась вместе, отправилась в Дубай и теперь подбиралась к центру аномальной бури. Туда, где, по имеющейся у нас информации, мы могли не только отыскать пакали, но и нарваться на крупные неприятности…

– … Церковь выдает желаемое за действительное, – пояснил я в дополнение к затронутой Бледным теме. – Мое покаяние нужно ей так же, как автоконцерну – кинозвезда за рулем его автомобиля. Один покаявшийся грешник для церкви в буквальном смысле дороже тысячи праведников, поскольку он делает ей воистину громкую рекламу. Что же тогда говорить о всемирно известном покаявшемся грешнике?.. Бизнес есть бизнес. Без чудес вера паствы ослабевает, а кошельки пастырей худеют. И если чудеса не происходят, значит, их надо инсценировать. Любыми доступными средствами. И кого волнует, что на самом деле Грязный Ирод уверен, что ему не в чем каяться, и что он не жалеет ни об одной отнятой им жизни.

– Пара-тройка миллиардов человек в мире полагает, что вы просто обязаны испытывать тяжкие угрызения совести из-за загубленных нами невинных детских душ.

– Каких таких детских душ, майор? Разве сыновья того сирийца, который слил нам информацию о фабрике по производству бомб в Эс-Саане, были детьми?