единой мыс­ли этого разума. Человек, рожденный на свет, дабы познать Вселенную, судить обо всем и всех, править целыми державами, — этот самый человек целиком по­глощен охотой на зайца. А кто не снизойдет до сего занятия, захочет всегда быть на высоте, тот покажет себя еще большим глупцом, ибо это означает, что он пытается стать выше всего человечества, меж тем как на деле — обыкновеннейший человек, мало на что способный и способный на многое, ни на что и на все: он не ангел, не животное, он — человек.

177. Люди с увлечением гоняют мячи, гоняют зайцев; в этих занятиях находят отраду даже короли.

178. Тщета. — Люди живут в таком полном не­понимании тщеты всей человеческой жизни, что при­водят в полное недоумение, когда им говорят о бес­смысленности погони за почестями. Ну не поразительно ли это?

179. На мой взгляд, Цезарь был слишком стар для такой забавы, как завоевание мира. Она к лицу Августу или Александру: эти были молоды, а молодым людям трудно обуздать себя, но Цезарю пристало проявить большую зрелость.

180. Чтобы до конца уяснить себе .всю суетность человеческой натуры, довольно вдуматься в причины и следствия любви. Причина ее — “неведомо что” (Корнель), а следствия ужасны. Это “неведомо что”, эта малость, которую и определить-то невозможно, сотря­сает землю, движет монархами, армиями, всем миром.

Нос Клеопатры: будь он чуть покороче, весь облик Земли был бы сегодня иным.

181. Когда толпы иудеев привели Иисуса Христа к Пилату и, начав обвинять Его, случайно помянули Гали­лею, это дало повод прокуратору послать Иисуса Христа к Ироду; и вот так воплотилось в жизнь таинство, вот так Он был судим иудеями и язычниками. То, что по виду было делом случая, оказалось причиной воплощения в жизнь таинства.

182. Пример нравственной воздержанности Алек­сандра Великого куда реже склоняет людей к самообу­зданию, нежели пример его пьянства — к распущен­ности. Ничуть не зазорно быть менее добродетельным, чем он, и, в общем, простительно — быть более по­рочным. Каждый полагает — не такой уж он заурядный распутник, если те же пороки были свойственны и ве­ликим людям, ибо никому не приходит в голову, что как раз в этом великие люди ничем не отличаются от заурядных смертных. Им подражают в том, в чем они подобны всем прочим, потому что, при этой возвышен­ности, какая-нибудь черта всегда уравнивает самых воз­вышенных с самыми низменными. Они не висят в воз­духе, не оторваны от всего нашего общества. Нет, нет, они лица” потому больше нас, что на голову выше, но их ноги на том же уровне, что и наши, они попирают ту же землю. Эти их конечности нисколько не возвы­шаются над нами, над малыми сими; над детьми, над животными.

183. Стоит нам увлечься каким-нибудь делом — и мы тотчас забываем о долге: например, мы в восторге от какой-нибудь книги, вот и утыкаемся в нее, прене­брегая самыми насущными делами. В таких случаях сле­дует взяться за что-либо очень скучное — и тогда, под предлогом, что. у нас есть дело поважнее, мы возвращаемся к исполнению долга.

184. Люди безумны, и это столь общее правило, что не быть безумцем — тоже своего рода безумие.

185. Всего более меня удивляет то, что люди ничуть не удивляются немощности своего разума. Они самым серьезным образом следуют заведенным обычаям, и во­все не потому, что полезно повиноваться общепринято­му, а потому, что твердо уверены: уж они-то не оши­бутся в выборе разумного и справедливого. Ежечасно попадая впросак, они с забавным смирением винят в этом себя, а не те житейские правила, постижением которых так хвалятся. Подобных людей множество, они слыхом не слыхивали о пирронизме, но служат вящей его славе, являя собой пример человеческой способности к самым бессмысленным заблуждениям: они ведь даже не подозревают, насколько естественна и неизбежна эта немощность их разумения, — напротив того, неколебимо убеждены в своей врожденной мудрости.

Особенно укрепляют учение Пиррона те, кто его не разделяет: будь пиррониками все без исключения, в пир­ронизме не содержалось бы ни крупицы истины.

186. Учение Пиррона укрепляют не столько его сто­ронники, сколько противники: бессилие человеческого разумения куда более очевидно у тех, кто о нем не подозревает, нежели у тех, кто его сознает.

187. Речи о смирении полны гордыни у гордецов и смирения — у смиренных. Точно так же полны са­моуверенности речи людей самоуверенных, пусть даже они — последователи Пиррона: мало кто способен сми­ренно говорить о смирении, целомудренно — о цело­мудрии или высказывать сомнение, обсуждая пирронизм. Мы — вместилище лжи, двоедушия, противо­речий, вечно скрытничаем и лицемерим перед самими собою.

7. Малоумие человеческой науки и философии

188. Письмо о малоумии человеческой науки и фи­лософии. Предшествует разделу о развлечении. Felix qui poluit... Feiix, nihil admirari[24]. Двести восемьдесят видов величайшего блага у Монтеня.

189. (Но быть может, безмерностью своей этот предмет превосходит возможности нашего разума. Обратимся же к его измышлениям в той области, которая ему доступна. Нет на свете вопроса, который так близко бы его касался и, следовательно, толкал бы к особенно глубоким раздумьям, нежели вопрос, в чем же заключается высшее для него благо. Давайте посмотрим, к каким выводам пришли эти ясновидящие и сильные духом гос­пода и царит ли между ними согласие.

Один говорит, что высшее благо — в добродетели, другой — в наслаждении, тот — в следовании голосу природы, этот — голосу истины: Felix qui potuit rerum cognoscere causas[25], кто-то — в полном неведении,- а кто-то — в беззаботной неге, одни утверждают, что высшее благо — в сопротивлении всем обманчивым видимостям, другие — в способности ничему не удивляться: Nihil mirari prope res una quae possit facere et servare beatum[26]; ну а достославные пирроники — в бесценной своей ата­раксии, в сомнении и отказе от категорических утверж­дений; наиболее же мудрые считают, что с помощью одного желания, даже и горячего, нам его вообще не обрести. Вот так-то.

Но если эта распрекрасная философия, невзирая на столь долгие и упорные труды, так и не пришла к еди­ному определенному выводу, то, быть может, душа с помощью собственных своих усилий способна познать самое себя? Послушаем, что об этом говорят властители дум мира сего. Как они себе представляют, из чего она состоит? Удалось ли им открыть ее местоположение? Проведать, откуда она произошла, сколь долговременна, каким путем она отлетает?

Или душа тоже слишком благородный предмет для ее собственных непросвещенных взоров? Так