Взгляд Евы помрачнел.

– Нет, сейчас только один, – сказала она, – другой умер. Он ушибся, с ним случилось несчастье.

Среди женщин раздались сочувственные стоны, кто-то заплакал, потом присоединились и другие: как печально, как тяжело ей и ее мужу.

Ева тоже заплакала, чувствуя что-то прекрасное и торжественное, как в тот раз, когда смогла разделить с матерью скорбь по умершей маленькой девочке.

Они причесывали ее, гладили по щекам, никто больше не задавал вопросов, и она была благодарна им за это. Они все понимают, думала она, они тоже теряли своих детей… Может быть, даже видели, как мальчики убивали друг друга; может быть, она не одинока в своем горе.

Но спросить она не решалась. Разговор женщин тек дальше, в основном о беспокойстве, страданиях, болезнях. Как поступает она, умеющая лечить? Она пыталась описать: для ран есть подорожник, против насморка – эвкалипт…

Но они не знали ни деревьев, ни семян. и у них не было никаких запасов. «Я должна вернуться сюда, выйти с ними на поля, научить их так, как это делала моя мать», – думала Ева.

Кто-то начал рассказывать ей о маленькой девочке, давно и тяжело кашляющей, и о том, как мать девочки умоляла мужчину взять ее с собой в горы к ней, Еве. Они отправились в путь, дошли до половины, но по дороге девочка умерла.

Ева снова заплакала. Если бы она знала, она смогла бы вылечить ребенка. И опять обещала вернуться сюда с лечебными травами. Она даже сказала:

– Я хочу иметь девочку, маленькую, чтобы она выросла и чтобы с ней можно было делиться всем, и разговаривать, и заниматься хозяйством. И научить ее всему.

Женщины кивали – да, они понимают ее. Да это еще и не поздно. Такая женщина, как она, знает, что надо делать, чтобы иметь девочку. И сына – вместо умершего.

Как это здорово, почему же эта мысль никогда не приходила к ней? Значит, это все же важно: новый ребенок, новые дети сейчас, когда она научилась осознавать мгновение.

«Если у меня будет еще один ребенок, значит, паломничество имело смысл», – подумала она.

Женщинам уже надо было уходить: настало время доить скот, готовить еду. А Еве надо поспать. Когда праздничный стол будет готов, ее пригласят и посадят среди мужчин.

С ней осталась лишь старшая женщина по имени Аня с двумя грудными детьми. Чтобы они не хныкали, Аня спокойно покачивала их в кожаной люльке, прикрепленной к стояку шатра.

Аня напевала, и Ева с восхищением слушала ее. В устах женщины мелодия звучала мягко и прекрасно. У Евы возникли видения: трава, поглаживаемая вечерним ветром, цветы, сонливо смыкающие глаза, синие послезакатные тени. Дети заснули, Аня улыбнулась удивлению Евы.

– Как это красиво, как замечательно!

– Тебе понравилась песня, девочка? Да, во мне еще живы и голос, и мелодия.

Было заметно, что Аня гордится своим даром. Ева все поняла – ведь она никогда прежде не слышала о существовании мелодии. «Значит, у рисования музыкой тоже есть имя», – подумала она, но, чтобы не показаться глупой, вопросов не задала.

– Ты ведь тоже пела своим детям, когда они были маленькими? – спросила Аня.

– Нет, я не умею. Да и времени у меня никогда не было.

«Неужели укор в ее взгляде касается меня? Возможно, я его заслуживаю», – думала Ева. Но старая женщина прервала ее мысли:

– Понимаю, там, в горах, вам, наверное, очень трудно справляться со всем.

Ева кивнула: именно так, очень трудно, мало времени для смеха и слез, игр и сказок. Вечерние мужнины рассказы были, да, были, но участвовала ли она в них?

Да и понимала ли она их так, чтобы оценить? И тут вспомнила голоса мальчиков: «Еще, папа, еще одну сказку…»

Сейчас ей так захотелось домой, чтобы объяснить мужу, что теперь все станет совсем по-иному. Но все еще шел дождь, колотя по тяжелому шатру.

– Ты можешь научить меня этому, я имею в виду мелодию? – возбужденно спросила она Аню.

– Петь, ты это хочешь сказать? Конечно слушай и подпевай мне.

И вновь возникла мелодия: старая женщина запела, рукой отмечая поднятие тона – выше, выше. Ева старалась как могла, то вверх, то вниз, то опять чуть-чуть вверх, вниз…

– Мелодия у тебя получается, но голос слишком твердый, – сказала Аня. – Попробуй еще раз, помягче.

Ева вспомнила встречу со старой женщиной в древнем лесу, вспомнила, как пыталась заговорить с ней мягким, как луговой пушок, голосом и как та испугалась и готова была убежать. Аня опять запела. И Ева попробовала подтянуть мелодию. Аня кивнула: сейчас лучше, просто хорошо. Обеим стало очень весело, их голоса то поднимались, то опускались, но, когда Ева ошибалась, мелодия прерывалась смехом.

– Петь можно и со словами, так будет легче, – сказала Аня.

Ева вновь удивилась: неужели при этом можно пользоваться и словами?

Аня запела длинную-длинную песню: сказку о молодом скотоводе, ускакавшем в сторону луны в надежде вернуться с лунной царевной. О, какая это была чудесная сказка! Намного красивее просто мелодии! А когда Аня запела о том, как молодец в дороге упал с лошади и замертво остался лежать на земле, Ева заплакала. А Аня рассмеялась.

Возвратились женщины и пригласили к столу. Под дождем они все вместе перебежали в другой шатер, где стоял стол с кипящими горшками с едой. Женщины и дети сгрудились в сторонке: они то ели, то прислуживали мужчинам и гостье.

Мужчины – их было шестеро – сидели в ряд вдоль стола и молча ели. Ева понимала, что они немного смущены ее присутствием. Сама она сидела в торце, ближе к старейшине.

Это его она когда-то спасла от укуса змеи. Ели они мясо, сочное, вкусное, пили сверкающий темный напиток.

Возле нее тоже стоял бокал, она взяла его и попробовала напиток – сладкий и крепкий. И тут с ней произошло нечто удивительное: когда напиток добрался до желудка, на сердце стало легче, тяжелые мысли и беспокойство отступили.

Она отпила еще глоток, голова слегка закружилась, спина выпрямилась, и из горла вырвался смех. Старейшина посмотрел на нее немного удивленно, улыбаясь уголками губ.

– Пей осторожно, – сказал он. – Напиток крепок.

И тут она вспомнила, как его звали – Эмер.

После обеда дети заснули, и их отнесли в женский шатер. Взрослые расселись вокруг очага, женщины с одной стороны, мужчины – с другой. Ева выбрала место посредине, чтобы, рассказывая, видеть лица всех…

Начала она со смерти своего мальчика, не упомянув при этом о братоубийстве. Сказала лишь, что в состоянии великой скорби решила отправиться в лиственные леса на другом берегу реки, чтобы там получить ответы на несколько своих вопросов.

При этом она испытующе оглядела присутствующих, стараясь понять, как воспринимаются ее слова. Эмер кивнул: