Поражение русских на Калке не воспринималось книжниками в качестве катастрофы; подобные оценки также возникают позднее — в литературе, посвященной нашествию Батыя. Авторитет Мефодия Патарского, на которого ссылались составители рассказов НПЛ и Лавр., использовался в данном случае не столько для нагнетания мрачных (эсхатологических) настроений, сколько для «распознавания» пришедшего «невесть откуда» народа.

Авторы ранних рассказов о битве на Калке весьма негативно оценивают поведение русских. Однако негативное отношение к действиям соплеменников обусловлено не столько их разобщенностью, как это часто интерпретируют в литературе, сколько неблаговидностью самого участия русских в битве на стороне народа, по отношению к которому татары выполняют функции «бича Божьего».

Принципиально иное восприятие татар возникает лишь после нашествия Батыя. Под воздействием «вновь открывшихся обстоятельств» — стремительности, масштабов, характера нашествия — древнерусские книжники пытались переосмыслить сформировавшееся до этого во многом нейтральное отношение к татарам. Именно в этот период появляются окрашенные в эсхатологические тона оценки произошедшего как «погибели Русской земли».

Нашествие монголо-татар представляло собой рубежный момент в истории средневековой Руси. Судя по всему, это в значительной степени осознавалось и переживалось современниками происходивших событий и их ближайшими потомками. Масштабы нашествия, его стремительность и деструктивная мощь, небывалые бедствия, вызванные приходом ордынцев на Русь, наконец, сами по себе необычность и непривычность монголо-татар как этноса (иное поведение в быту или в бою, иные нравы, «языковой барьер» и др.) — все это предопределило пристальный характер внимания к этому народу со стороны древнерусских книжников.

Вероятнее всего, именно перечисленные факторы существенно повлияли на стремление писателей той поры глубже осмыслить и сам феномен монголо-татар, и причины их появления на Руси, и возможные выходы из создавшейся — плачевной для Русской земли — ситуации. Вместе с тем, осмысливая проблемы, касающиеся «монголо-татарского фактора», книжники не могли обойти стороной вопросы, связанные с морально-нравственной самооценкой. Действительно, практически во всех памятниках, созданных вскоре после нашествия, появление монголо-татар и поражения русских князей рассматриваются в неразрывной связи с той «духовной ситуацией», которая сложилась на Руси в предшествующий период. Таким образом, восприятие монголо-татар, осуществляемое в рамках саморефлексии книжников, являлось важным элементом тех морально-нравственных и интеллектуальных исканий, которые и определяли основные векторы духовного развития русского общества в рассматриваемый период.

Литературная история ранних летописных известий о событиях монголо-татарского нашествия

Характер летописных рассказов о нашествии Батыя — содержащихся в них оценок, деталей описания событий, используемых сюжетов — определялся сочетанием личных пристрастий писателей и ряда социальных факторов, судя по всему, оказывавших мощное влияние на творчество книжников. На восприятие монголо-татар среди прочих влияли: место, в котором создавался тот или иной рассказ (было ли это княжество, подвергшееся татарскому разорению, или же периферия русско-ордынских контактов); характер отношений «политической элиты» соответствующего княжества с ордынскими властями (от явно враждебного до заискивающе дружелюбного); время появления повествования (писалось ли оно по горячим следам очевидцем или же создавалось post factum как результат спокойных размышлений потомка); источники информации авторов (непосредственное восприятие или литературная обработка слухов) и пр.[95]

Самые ранние рассказы о походе Батыя содержатся в Ипат., НПЛ, Лавр. История текстов «Повести о нашествии Батыя» находится в тесной связи с содержащими ее летописными памятниками. Именно этим обстоятельством и обусловлена сложная текстовая структура анализируемых повествований. В результате длительной эволюции тексты произведений дошли до нас в виде неоднородной мозаики. В силу этого выявление первоначального ядра рассказов, а также точная датировка каждого из разбираемых текстов представляются крайне затруднительными.

Наиболее полный анализ текстов Повести предпринят А. Ю. Бородихиным. По мнению исследователя, все три ранних летописных рассказа «характеризуются некоторой о б о с о б л е н н о с т ь ю (разрядка А. Ю. Бородихина. — В. Р.) внутри летописного окружения». Это обстоятельство «позволяет говорить о «вставном» характере ранних повестей и, следовательно, об относительной независимости их от всего целого»[96]2. А. Ю. Бородихин полагает, что для всех трех ранних редакций Повести существовал общий источник (источники). По его мнению, «связь ранних редакций… должна определяться только через прямое или опосредованное восхождение к этому источнику и независимое друг от друга отражение его»[97].

В науке предпринимались попытки обнаружить общие источники трех ранних редакций. Так, В. Л. Комарович обратил внимание на то, что большинство дошедших до нас летописных рассказов о нашествии Батыя начинаются с описания татарского взятия Рязани. По мнению исследователя, «нигде голос непосредственного наблюдателя и даже участника изображенных событий не слышится более внятно, чем в рязанском эпизоде рассказа». Вообще В. Л. Комарович считал, что в основу целого ряда летописных известий НПЛ, Лавр. и др. легли «выдержки из рязанских летописных рассказов, главным образом о татарских нашествиях 1224 и 1237 гг.», а также об усобице 1218 года: «Выдержки из этого рязанского памятника, — полагал исследователь, — новгородец сблизил с новгородскими, а ростовец — с ростовскими известиями», причем заимствования новгородского сводчика «были более обширными»[98]. Помимо НПЛ и Лавр., по мнению исследователя, следы рязанского источника обнаруживаются и в Ипат.[99]