Джузеппина плохо разбирается в этом. Не женское это дело, часто повторяет она Виктории, которая хочет все знать и вечно донимает Иньяцио расспросами.

Джузеппина подходит к лавке. За стеклом виден прилавок, за ним — Паоло, который беседует с мужчиной в бархатном костюме. Впереди, почти напротив церкви, стоит расписной паланкин.

Мать и сын входят в лавку. Паоло замечает их, делает знак Винченцо молчать. Продолжает разговор с покупателем.

— Наша хина чистейшего свойства, уважаемый барон. Мы получаем ее прямо из Перу и поставляем большинству фармацевтов Палермо… Понюхайте, какой аромат! — Он набирает горсть коры. Она темная, рассыпчатая. Щепки падают на прилавок.

— Какой сильный запах! — Покупатель морщит нос.

— Потому что мы умеем ее хранить! — Паоло понижает голос. — Хотите, приготовлю вам немного, смешав с железом, верно?

— Да, спасибо. Знаете, как бывает… дух еще молод, а тело… увы, подводит. Орудие у меня уже не то, что раньше… можете себе представить, как неприятно, когда приходится отступать в некоторых обстоятельствах, — заключает он, немного смутившись.

— Тогда железо придаст вам сил. Добавим семена фенхеля и лимонную цедру, это защитит вас и от лихорадки. Запишу на счет за товар за прошлую неделю?

— Нет, хотя… — смущение и гордость борются в нем. — Вот, заплачу по последним счетам. Теперь мы в расчете. — Монеты поблескивают в его руке. — Благодарю. Я знаю, что могу положиться на вас. Я пришел сюда, а не к вашим титулованным коллегам, потому что мне сказали, вы умеете молчать.

— Считайте, как ваш исповедник!

Паоло учтив, но без раболепия. Дворяне в Палермо — удивительный народ. Держатся за свои привилегии, как собака за кость. Ходят в золоте и бархате, а сами в долгах как в шелках. Перепродают и закладывают дома и поместья, которые больше не могут содержать, тасуя их, как карты в крапленой колоде.

Винченцо улучил момент, вырывается из рук матери.

— Папа, папа! — кричит он, цепляясь за край прилавка, тянет вверх ручонку.

Паоло поворачивается к сыну. В глазах досада.

— Я занят, Виченци.

Пальцы ребенка скользят по дереву, разжимаются. Он обходит прилавок и бежит в контору, знает, что там дядя. Иньяцио склонился над бухгалтерскими книгами.

— Дядя Иньяцио!

— Что ты здесь делаешь? — Он сажает ребенка на стол. Отодвигает чернильницу, снова принимается писать, пролистывая счета. — Ты пришел с мамой?

— Угу, — ребенок сосет лакрицу и болтает ногами. — Пахнет вкусно. Это гвоздика, да? — добавляет он, принюхиваясь.

— Гвоздика, да. Только вчера получили. Пожалуйста, не болтай ногами, — Иньяцио гладит его по колену. — Что случилось с мамой?

— Принесли бумагу. Какой-то моряк. Она очень разволновалась, когда увидела ее.

— Бумагу? Может быть, конверт?

— Угу.

Иньяцио поднимает голову. Волнение пробегает дрожью по его спине.

— К кому она пошла, чтобы прочитать?

— К одной из служанок из палаццо Фиталия, той, которая все знает о своей хозяйке и рассказывает маме и тете Мариучче.

Иньяцио тяжело вздыхает. Вот именно. Этого еще не хватало! Прошло больше двух лет с тех пор, как Джузеппина потеряла ребенка. С тех пор она и брат еще больше отдалились друг от друга, Иньяцио видит. Они живут вместе, но жизнь у каждого течет по своему руслу. Два чужих человека, вынужденных существовать под одной крышей.

Джузеппина потихоньку со всем смирилась. Она привязалась к акушерке, Мариучче, которая стала ей самой близкой подругой. Потом познакомилась еще с двумя девушками из Калабрии, одна из которых Роза, горничная, это ее имеет в виду Винченцо. Ужасная сплетница, как считают они с Паоло. Брат ее просто терпеть не может.

— И что случилось потом?

Малыш вынимает изо рта лакричную палочку. Лицо его становится серьезным.

— Она заплакала. А потом привела меня сюда, чтобы поговорить с отцом.

Иньяцио замер. Перо на секунду замерло в воздухе, прежде чем снова опуститься в чернильницу.

Джузеппина не из тех, кто легко плачет.

Иньяцио прислушивается к происходящему в лавке. Слышит, как Паоло прощается с покупателем. Слышит голос невестки. Он делает племяннику знак, чтобы тот сидел тихо. Встает у дверей, оставаясь незамеченным.

— Ну, что стряслось? — говорит Паоло.

Джузеппина достает конверт. Протягивает мужу.

— Это от Маттии. Она в отчаянии, просит нас помочь ее мужу. Он на Сицилии, заболел и остался совсем один. А мы здесь, в Палермо…

В лавке воцаряется тишина.

Рука Джузеппины повисла в воздухе, Паоло не сразу берет письмо.

Рвет его на мелкие кусочки.

— Ты даже не прочел его! — с отчаянием восклицает Джузеппина. — Это же твоя сестра!

— Была моя сестра, — Паоло отворачивается от жены. — Она приняла сторону негодяя, за которого вышла замуж.

Джузеппина всплеснула руками.

— Вышла замуж? У нее не было выбора! Ей было четырнадцать, и твой отец заставил ее выйти замуж, чтобы одним ртом стало меньше. У женщины нет выбора, когда она выходит замуж. Разве могла я протестовать, когда ты притащил меня сюда?

Такого обвинения Паоло не ожидал.

— Опять ты за свое! Мы стали жить лучше, или ты слепая, если не замечаешь этого? Ты хотела остаться в Баньяре, гнуть спину в поле? Здесь у нас появились деньги. Разве ты не видишь? Откуда взялись наряды, новый комод, который я для тебя заказал?

— Как же! А живем по-прежнему в хлеву. Разве это дом…

— И дом у нас скоро будет новый!

— Когда? Когда это будет? Когда я перестану чувствовать себя служанкой в своем доме?

— Выбирай выражения, или, клянусь перед Богом, ты у меня получишь!

Джузеппина уперла в бока кулаки.

— Маттия не имеет отношения к вашей с Паоло Барбаро ссоре, и нравится тебе это или нет, но он — твой зять. Вы работали вместе, делили хлеб и соль… а теперь? Проклятье! Почему вы не можете простить друг друга? Твоя сестра…

Паоло смотрит на Джузеппину испепеляющим взглядом. Его поза, жесты, лицо — во всем чувствуется горечь нанесенной ему обиды. Он непреклонен. Даже Иньяцио это чувствует.

— Он сам виноват. Он предал меня, и нет ему больше доверия. Знаешь, чего ему надо? Денег. Моих денег, тех, что я зарабатываю, горбатясь в лавке, а он хотел бы ими распоряжаться. На этих деньгах мои пот и кровь, мои и брата. Ты забыла, как он поступил с нами? — Голос у Паоло злобный, с каждой фразой звучит все более угрожающе. — Это он посеял раздор! Он всем раструбил, что мы не считаемся с ним. Я должен считаться с ним? Я не вылезаю из лавки, чтобы она стала тем, чем стала!