не ставить. Это не значило, однако, что «болото» перешло на сторону партийной интеллигенции. Скорее, подчинилось тому, что я назвал бы аурой первого лица, государя, если угодно, автократора.

Отыгрались московиты на выборах в новый Центральный комитет. Прошел даже известный уже нам и высмеянный Рыжковым крикун профессор Сергеев, не делегат съезда, не представлявший никакую партийную организацию. Зато Лацис, который представлял миллион коммунистов Москвы, получил наибольшее число «черных шаров» (почти столько же получил Шаталин). Демократы не смогли помочь Горбачеву. Он помог им. И он это запомнил. Таков был первый итог этого съезда. Вторым был публичный выход из партии Ельцина.

Вот как запомнил его прощальную речь Лацис: «Неодолимая сила — главное впечатление, которое у меня осталось. И я наслаждался, видя, как ошеломлены все те, кто дружной стаей рвали демократов на части все эти дни. Он высказал во много раз больше неприемлемого для них, чем кто-либо из тех, кому устраивалась обструкция, — и никто в зале не посмел произнести ни слова, пока он говорил. Да и потом, в прениях, никто не осмелился… Он сказал, что на съезде уже не обсуждается судьба страны — только судьба партии, точнее-ее аппарата. И предсказал ее неминуемый крах, «если последний шанс для ее коренной перестройки не будет использован съездом». Но был ли этот шанс у такого съезда?

Поворот Горбачева

Вопрос, по-моему, риторический. Интереснее другое: что мог сделать в такой ситуации Горбачев? Покинуть съезд вслед за Ельциным, как грозился он 7 июля на совещании Политбюро? Или махнуть рукой на демократов, которые, как мы помним, не смогли помочь ему на съезде, попробовать еще один компромисс с реваншистами, надеясь на ту самую ауру первого лица, которая его тогда выручила? В чем-то уступить, чтобы сохранить главное — Перестройку. Должны же и среди «этих» быть договороспособные люди, не все же они твердолобые. Тем более что и в случае неудачи опасаться нового, пусть реакционного, состава ЦК Горбачеву было нечего. Президенту СССР участь Хрущева не грозила. Государственная власть уже переселилась со Старой площади, логова «аппарата» ЦК, в Кремль, в президентскую резиденцию.

Да, с партийной стороны он застраховался. Но и сентябрьских военных учений для «уборки картофеля» не забыл. Случились-то эти загадочные учения немедленно после того, как он одобрил демократическую программу Шаталина, предусматривавшую, между прочим, сокращение военных расходов вплоть до 70 %. Понятно было, что такой пощечины, да еще без соблюдения «паритета» с Западом, военные не стерпят, и на этой почве сойдутся с «этими», с реваншистами. Короче, ко всем политическим соображениям, к его обычному «центризму» примешивался еще и элементарный страх.

Конечно, это опять-таки гипотеза. Никто, кроме Горбачева, не может подтвердить ее или опровергнуть. Неожиданный и никак не объясненный поворот прочь от демократов, к немыслимому после XXVIII съезда «центризму», обречен ждать его последних, вероятно, посмертных, мемуаров. Единственное, что мы точно знаем, это что поворот действительно произошел. Просто именно такой ход мысли Горбачева, который привел к этому повороту, представляется мне самым правдоподобным.

Как бы то ни было, начиная с сентября 1990-го, когда он внезапно отверг уже одобренную им программу «500 дней», Горбачев начал демонстрировать свое отчуждение от демократов (в его глазах это, вероятно, выглядело, как демонстрация «центризма»), В декабре он сместил с поста министра внутренних дел Бакатина, заменив его будущим путчистом Пуго. Отпустил без возражений в отставку министра иностранных дел Шеварднадзе, не обратив внимания на его публичное заявление, что готовится диктатура. Пригласил в премьеры еще одного будущего путчиста — Павлова (надо же было до такой степени не разбираться в людях).

Но самое ужасное: и пальцем не пошевелил Горбачев, чтоб разобраться в том, кто виноват в кровопролитии 13-го января 1991-го в Вильнюсе и 20-го в Риге. А ведь там не только ОМОН безобразничал, там поработали военные: десантники в Вильнюсе, морская пехота в Риге. Конечно, министр обороны открестился. Но кто-то ведь должен был понести ответственность за пролитую кровь. Никто не понес. Как это объяснить?

Во всяком случае, интервью, которое дал Горбачев сразу после съезда, звучало после событий в Прибалтике, простите, детским лепетом. Вот что он тогда сказал: «Трудность моя заключается в том, что я все время вижу множество лиц, искренне озабоченных судьбами страны, тем, чтобы не случилась с ней беда. Вижу людей, которые искренне хотят изменить, радикализировать нашу жизнь. И я не могу, не хочу противопоставлять одних другим, если все они готовы выйти на дорогу демократии, обновления, социальной защищенности».

Даже слепой должен был, кажется, теперь увидеть, что не только одни противопоставили себя другим, но и стреляли в этих других, что партии, готовой дружно «выйти на дорогу демократии и обновления», давно уже не существует, и что более того: большинство ее ненавидит это обновление и готово драться против него с оружием в руках. Горбачев не видел. Все еще не хотел «противопоставлять одних другим». Не понимал даже того, что было очевидно всем вокруг него.

Вот воспоминание об этом Яковлева: «Уже к концу 1990 года Горбачев ни при каких обстоятельствах-даже откажись он публично от Перестройки и выступи с покаянием по этому поводу — не был бы принят в стане реставраторов: не то, что там не было к нему доверия, там уже концентрировалась жгучая неприязнь, если не ненависть». Что демократы видели в Горбачеве предателя, это само собой. Так как мог опытный политик, гроссмейстер в своем роде, как мы уже говорили, довести дело до того, чтобы ОБЕ СТОРОНЫ в назревающей, казалось, гражданской войне рассматривали его как предателя? Или это всегдашняя судьба центриста в ситуации, когда центра больше не существует? Я буду очень признателен читателям, если они мне подскажут, был ли подобный случай в мировой политике.

Глава 5

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ГОРБАЧЕВА

В предыдущей главе «Раскол правящей партии» мы остановились на одном из самых драматических моментов Перестройки. Сентябрьский (1990 года)«правый поворот» Горбачева («правеет общество, — объяснял он тогда Шаталину, — правеет и правительство») привел вместо стабилизации обстановки в стране к январскому (1991 года) кровопролитию в Прибалтике. А также к тому, что генсек выглядел теперь, как мы помним, предателем в глазах ОБЕИХ СТОРОН конфликта, расколовшего страну и партию, которую он продолжал возглавлять. Ситуация становилась нестерпимой.

Плата за «поворот»

Прежде всего, потому, что негодовали аппаратчики: Перестройка продолжалась, словно никакого «правого поворота» и не было. Январское кровопролитие лишь подстегнуло курс на независимость прибалтийских республик. Приход нового премьера не изменил курс на переход к