Двум этим женщинам удалось больше, чем только разрешить сложную проблему. Они пошли дальше – решились на формирование политического союза и проведение дворцового переворота. Цыси исполнилось двадцать пять лет, императрица Чжэнь была моложе ее на год. Они решили бросить вызов восьми полновластным государственным мужам. Эти женщины прекрасно отдавали себе отчет по поводу риска, на который шли. Попытка переворота всегда причислялась к преступлению под названием измена, и в случае его провала им грозило наказание в виде смертной казни линчи – то есть гибели от тысячи порезов. Но две женщины решились на такой риск. Они не только ставили целью спасение своего сына и династии, но и, как одинокие женщины, они к тому же отказывались от предписанной им судьбы императорских вдов: фактического прозябания все предстоящие годы в заточении гарема. Решив изменить свою собственную участь, а также удел империи, эти две молодые женщины приступили к планированию заговора, часто наклонившись над огромным обливным керамическим сосудом для воды и делая вид, будто любуются своим отражением или просто ведут праздные беседы.

Цыси предложила искусный план. Она обнаружила лазейку в указаниях их мужа, продиктованных им на смертном одре. Внешним проявлением власти императоров династии Цин было то, что они составляли документы красными чернилами. На протяжении без малого 200 лет, начиная еще с юного подростка императора Канси, эти указания каждый император всегда писал красными чернилами собственной рукой. Теперь же, однако, монархом числился ребенок, не умеющий держать кисточку для письма. Когда указы от имени этого мальчика выпускались Советом регентов, внешне их правомочность ничем не подтверждалась. Существовала еще официальная печать, но она прикладывалась в очень редких случаях, и рутинная переписка обходилась без нее. На такую нестыковку было указано Совету регентов после составления первой серии постановлений. Регентов предупредили о том, что скончавшийся император передал августейшему ребенку одну неофициальную печать, которая хранилась у Цыси, а вторая точно такая же печать досталась императрице Чжэнь. В Совете регентов предполагалось так, чтобы эти две печати прилагали к указам в качестве доказательства, равноценного написанию красными чернилами. Несомненно, одна из этих женщин или они обе указали на такое правовое недоразумение и выступили с предложением по его исправлению. Такие неофициальные печати, которых при цинском дворе насчитывалось тысячи, к символам политической власти не относились. Их считали предметами искусства, заказанными императорами ради собственного удовольствия. Их они иногда проставляли на своих рисунках и книгах, а также дарили наложницам своего гарема.

В Совете регентов такое решение одобрили, и поступило распоряжение о том, что впредь указы следует снабжать печатями. Соответствующее уведомление появилось в приложении к указу, заранее составленному и готовому к опубликованию. То есть регенты осознали предложение, согласились с ним и спешно стали внедрять в дело. В тексте этого приложения к тому же указывалось на то, что текущий указ выходит без упомянутых в нем печатей ввиду отсутствия времени на их постановку. Понятно, что до тех пор они не знали о существовании этих печатей и им пришлось попросить принести их из гарема[13]. Последовала официальная декларация, положениями которой обязывалось приложение тех двух печатей ко всем указам: одной в верхней части, то есть в начале, а второй в нижней – в конце текста.

Тем самым установили правовую функцию этих печатей, что во время предстоящего дворцового переворота сыграло решающую роль. Вполне вероятно, что печать, якобы подаренную ребенку и находящуюся на хранении у Цыси, фактически могли вручить ей самой, а теперь данный сувенир назвали принадлежащим малолетнему императору, чтобы выдать за нечто важное. В Совете регентов охотно согласились использовать упомянутые выше печати, так как видели в них всего лишь средства для оттисков, изготовленные из резины. Августейшие дамы придавали им видимость того, что «все пребывает в согласии и все в полном порядке», а также «все подданные империи следуют древним правилам…». Регенты чувствовали «высшее наслаждение» согласием между двумя вдовствующими императрицами и не имели ни малейшего понятия о том, что у них на уме. Следующим шагом женщин стало привлечение на свою сторону великого князя Гуна. Этого князя считали рафинированным аристократом, редко встречающимся на нашей земле, и он пользовался высочайшим уважением. Высшие чиновники и генералы единодушно полагали, что его следовало назначить регентом. Если назначенный Совет регентов принес империи одни только несчастья, великий князь Гун успешно выпроводил войска европейских союзников из Пекина и восстановил мир в стране. К его мнению прислушивались в армии и императорской гвардии. Цыси к тому же ясно видела, что великий князь выступал в пользу нового подхода к внешней политике.

В тот период великий князь Гун находился в Пекине. Он остался там после заключения договоров год назад по распоряжению императора Сяньфэна. Когда он попросил, чтобы ему разрешили прибыть в охотничий домик повидать своего крепко расхворавшегося брата, император Сяньфэн ответил так: «Если мы встретимся, нам не избежать воспоминаний о прошлой жизни, тут нам взгрустнется, и на самом деле лучше мне не станет… Следовательно, я приказываю тебе не приезжать». Перед своей кончиной император снова послал указания, в которых особо оговаривалось требование, чтобы великий князь Гун оставался в столице.

Императору нужно было, чтобы великий князь находился подальше, потому что он не собирался назначать его в Совет регентов. Причем по той же причине, по которой его отец отказался передать Гуну трон. Великий князь Гун не испытывал последовательной ненависти к Западу; он проявлял гибкость по отношению к европейцам, что подтвердилось фактом подписания им соответствующих договоров с ними. Великий князь всегда вполне уравновешенно воспринимал решения императора Сяньфэна, какими бы пристрастными они ни выглядели. За ним закрепилась репутация достойного уважения человека. С тех пор как его брат взошел на престол, он ни разу не продемонстрировал своей обиды по этому поводу. Со стороны казалось, что он начисто лишен такого порока, как личное честолюбие. Он сочинял своему брату панегирики, как и полагалось великому князю в отношении к своему императору, подписывал рисунки своего брата рифмованными строками, что иногда практиковалось среди близких приятелей. Благодаря своему характеру великий князь заслужил доверие своего августейшего брата. Император Сяньфэн оставил его в столице один на один с европейцами, которые, как ему было известно, предпочитали этого великого князя ему самому и вынашивали планы возведения великого князя Гуна вместо него на престол. Планируя привлечь великого князя Гуна на свою сторону, Цыси учитывала такие важные факторы, как его безусловная преданность империи, отсутствие притязаний на верховную власть и склонности к интригам.