— А я? — пожаловалась Ольга. — Я тоже очень хотела…

— Ты разве не кончила сейчас?

— Кончила. Но удовольствие не превратишь в капитал. Не каждый же час испытываешь интерес. И я хочу еще раз. Не хочешь ли доставить мне немного удовольствия, моя дорогая Жад? У тебя получается, но, как говорится, лишь практика позволяет достигнуть совершенства. Когда ты овладеешь техникой, ты станешь самой крутой любовницей.

Жад подчинилась желанию своей новой подруги. И ей было приятно видеть, что Ольга наслаждается прикосновениями ее языка. Жад сосала ее осторожно, едва касаясь клитора верхней губой, потом исследовала языком складки анального отверстия. А когда ее палец слегка погрузился в него, Ольга начала стонать и называть ее какими-то нежными словами на испанском. Она схватила одну из своих грудей и, изогнув шею, принялась лизать набухший сосок.

И вдруг, внезапно вдохновившись, Жад поменяла позицию: она сжала ее клитор большим и указательным пальцами, а язык погрузила между ягодицами Ольги и поцеловала розетку.

Перуанка закачала бедрами, ее соски завибрировали под ее пальцами, словно она играла на гитаре, и она бурно кончила.

— Это было очень хорошо, — сказала она, довольно потирая живот.

— Я не знала, что можно лизать свою собственную грудь, — застенчиво заметила Жад.

— Да уж, такое доступно не всем! Это элитарное самоудовлетворение. Тут нужно иметь специальное «оборудование»: или большие груди, или очень длинный язык, или необыкновенную гибкость. У меня все это есть. Попробуй.

Жад, в свою очередь, склонилась и потянула вверх одну из своих грудей. Она высунула язык так сильно, что даже челюсть заболела. Но ей удалось достать лишь до края соска. Хотя ласка и была хороша, Жад смогла сохранять такое положение лишь в течение нескольких секунд.

— Не получается, — разочарованно заметила она.

— Тогда тебе не войти в элиту, — с некоторым самодовольством констатировала Ольга. — Но не волнуйся, у тебя есть много других преимуществ. Не пытайся подражать другим, но довольствуйся тем, что есть у тебя, и старайся извлекать из этого самое лучшее.

Жад поняла, что тщеславие Ольги было деланым и что она только что любезно преподнесла ей урок настоящего счастья.

И тут вдруг из гостиной, выходившей окнами на бассейн, донеслась музыка. Жад узнала Листа, ее любимого композитора. Она положила журнал и подошла поближе, чтобы было лучше слышно. За белым роялем сидел Ролан. Жад наклонилась, чтобы прочитать название произведения, это был Трансцендентный этюд № 7 «Героика».

Ролан блестяще играл трудный фрагмент. Жад следовала взглядом за быстрым и точным полетом его пальцев. Руки Ролана буквально ласкали клавиатуру. Звуки, движение, прикосновение: три объединенных воедино удовольствия. Жад хотела бы испытать эти три ощущения в танце. Именно поэтому она немного изучала индийский танец Бхаратанатьям: там индийская танцовщица бьет ногами и звенит браслетами-бубенцами, украшающими ее лодыжки, словно это музыкальный инструмент. Жад жалела, что западные танцы не содержат в себе подобных элементов. Прыжки должны быть бесшумными. Танцовщицам нельзя петь, смеяться. Они воздушны и немы. Публика не слышит их внутреннюю песню, которая растягивает мышцы и заставляет пульс биться чаще.

Музыка закончилась, и Ролан закрыл крышку фортепиано, как задергивают занавес в конце спектакля. Жад была разочарована, но не решилась попросить его, чтобы он снова поиграл для нее.

— Лист навевает на тебя грусть, — сказал Ролан, нежно взяв ее за руку.

— Нет, я просто задумалась. Я думаю о танце, о представлении…

— Ты грустишь о Париже?

— Мне не хватает сцены.

— Я понимаю. Каждая хорошая танцовщица нуждается в публике. Пойдем. Ты сможешь оценить красоту. Ты имеешь право увидеть то, что я тебе покажу.

Ролан провел Жад в свою комнату. Он направил пульт управления на большое зеркало, которое стояло перед его кроватью. Стекло бесшумно втянулось в стену, и обнаружилась большая прохладная комната, похожая на погребальную камеру пирамиды. Сотни керамических изделий и скульптур были расставлены на стеллажах и витринах.

Жад с восхищением принялась рассматривать небольшие табуретки, высеченные из камня и украшенные резьбой в виде голов животных.

— Это metates[17], — объяснил Ролан, — приспособления для измельчения кукурузы. Они сделаны в форме ягуаров и прочих кошачьих, которых многие племена Центральной Америки почитали за божества. Но посмотри-ка лучше на это…

И он протянул ей треножную вазу, опоры которой представляли собой совокупляющихся в различных позах людей.

— Для индейцев, чьи руки сотворили это чудо, любовь была искусством. Посмотри на чувственность форм, на изгиб этого бедра, которое оборачивается вокруг этой вот талии, на излучину этой промежности, которая как будто предлагает себя… Отдаваясь друг другу, эти пары славят своих богов. Их союз был красивым ритуалом, своего рода драгоценным даром.

Другая ваза опиралась на три статуэтки, изображающие мужчин. Они подняли головы вверх и выставили напоказ эрегированные пенисы нечеловеческих размеров.

— Есть ли художники в нашей западной цивилизации, которые осмелились бы показать возбужденные фаллосы? — продолжил Ролан. — А ведь это — источник нашей жизни и соль всего существования. Многие из нас, западных людей, унаследовали самоцензуру своих предков. Вот с этим мы и должны бороться, чтобы открыть для себя все самое интересное, что заложено в нас.

Затем Ролан нажал переключатель, скрытый под столом, и стена отодвинулась, открыв тайную нишу. Там в темноте сверкали маски и предметы из золота. Они были окружены нефритами разного размера, отшлифованными, как металл. Их разнообразные оттенки, от розового до индиго, проходили через множество оттенков зеленого.

— По мнению китайцев, — объяснил Ролан, — нефрит — это минерал, который добывается из радуги, выкованной Богом штормов и ветров.

Он взял небольшой кулон и добавил:

— Это диковина из Коста-Рики, для которой характерен глубокий синий цвет. Вот за таким нефритом ольмеки пришли из Мексики. Но лично я предпочитаю зеленый, цвет мха и папоротника.

Ролан приблизил к лицу Жад полупрозрачный кулон с изображением головы птицы:

— Это жадеит… Точно такого же цвета, как твои глаза, — сказал он взволнованным голосом. — Цвета тропического леса… Ну, поласкай меня.