– Проклятое место, – буркнул высокий и жилистый, словно оплетенная канатами мачта сеолской лодки, Мадр. – Или могильник, или городище древних.

Он ковырнул сапогом изъеденный временем камень, в котором еще проглядывали просверленные для какой-то надобности отверстия, но камень оказался длинным, от толчка зашевелилась земля под одним из лучей, и усмиритель замер, стоя на одной ноге. Судья Эгрич, который стал бледен подобно снежным вершинам Рэмхайна еще при подъезде к Гару, посмотрел на Мадра, на Клокса, вздохнул, словно вонь от разлагающейся плоти не выворачивала его наизнанку, прошептал так тихо, что осенний ветер едва не заглушил его слова:

– Что воевода?..

Мадр обернулся. За его спиной, в отдалении мок под дождем тэрский дозор. Воевода ждал решения судьи.

– Ждет, – вымолвил Мадр.

– Скажи ему, что нового колдовства не будет, – поднял воротник котто Эгрич. – Уходим отсюда. Здесь можно все убирать. Испоганенную землю лучше срыть и сжечь. Но стражу в городе придется держать, убийства могут продолжиться. Старое колдовство не завершилось.

Мадр кивнул и двинулся к дозору.

– Не завершилось? – не понял Клокс.

– У тебя прошла головная боль? – нахмурился Эгрич, перешагивая через гарь и тлен.

– Нет, но знаки, которые были вычерчены в траве, найдены, – поежился, закутываясь в мокрый плащ, Клокс. – Все найдены, по всему городу. Их перекапывают. Боль ослабла. Колдунов в городе нет. Те, кто вызывал подозрение, боялся погромов – ушли. Убийств не было уже несколько дней. Горожане вроде бы начинают успокаиваться. К приходу шествия все наладится. Наверное.

– Наладится? – остановился Эгрич и, к удивлению Клокса, вдруг размазал по щекам слезы. Или и это тоже были капли дождя? – Друг мой, ты читал «Наставление о происшедшем»?

– Конечно, – кивнул Клокс.

– Что произошло в Нечи почти полторы тысячи лет назад? Да-да, за двести двадцать лет до восхождения Нэйфа!

– Точно никому неизвестно, – нахмурился Клокс, – но в наставлении сказано, что была попытка явления. Якобы прислужники Проклятого пытались вернуть одного из его верховных слуг. Явить его. Или одну из его теней. Но нет никакой ясности, чем там все завершилось. С учетом того, что нигде и никогда больше никаких явлений не происходило, я бы не полагался на древние домыслы. К тому же на месте обряда в Нечи не было восьми лучей. Да, восемь или десять жертв, и последней жертвой – высший имни, но они…

– Они были свалены в кучу, – кивнул Эгрич. – По той простой причине, что тогда еще не было священного колеса, да и Священного Двора Вседержателя не было. Или же… они учились? Поверь мне, и здесь все тела могли быть свалены в кучу. Может быть, им нужно, чтобы мы тряслись от ужаса? Или они хотят осквернить священное колесо?

– Они? – не понял Клокс.

– Их много, – махнул рукой Эгрич. – Не теперь… Это все, что ты помнишь?

– В «Наставлении о происшедшем» о явлении в Нечи всего несколько строк, – стал спускаться с мокрого холма вслед за судьей Клокс. – Небо гнулось над городом, и кровь лилась на его улицах две недели после обряда и могла литься еще дольше. До тех пор, пока не был бы развязан узел. И вот это как раз понять сложно…

– Легко, – отмахнулся Эгрич. – «Небо гнулось» значит только одно – точно так же, как и у тебя, голова раскалывалась у всех колдунов, имни и у всякого, кто видит и чувствует чуть больше прочих. Прочие же – зверели, хватались за ножи и топоры, не вполне понимая причину своей ярости. Как и здесь, в Гаре. Ты хоть понимаешь, что вряд ли хоть одна здешняя смерть на совести тех троих распятых? Не могу поручиться за этого зверя, – судья мотнул головой за спину, – но прочие – вряд ли. А вот узел… Узел нам нужно отыскать.

– И развязать? – не понял Клокс.

– Развязать? – переспросил Эгрич. – Как раз этого я не знаю. Я вообще не знаю, о каком узле идет речь. Но если увижу, то вряд ли ринусь его распускать, не разглядев. Или ты хочешь, чтобы кто-то, обладающий немалой силой, явился к нам?

– Полторы тысячи лет назад никто не явился! – воскликнул Клокс.

– Да ну? – остановился Эгрич. – Только через пару лет в ордене Корни появился некто Мэйлас, которого сочли обратившимся к Присутствию маола или эсала, поскольку он обладал завидным долголетием. Он постепенно завладел Корнями, потом стал старшим над всеми семью орденами, всеми семью оплотами. Прекрасный, мудрый, всезнающий Мэйлас. Тот, который потом изгонял и убивал всех прочих учителей. При котором само слово «эсала» стало приговором. Тот, который разрушал твердыни. Тот, кто распечатал полвека кровавой смуты и начал двухсотлетнюю войну. Тот, который сидел в Черной Башне! Наконец, тот, который приказал истязать Нэйфа и убил его!

– И сам погиб в руинах Черной Башни… – пролепетал Клокс. – Но верховных слуг Проклятого звали иначе – Олс, Паена и Лобхад! Кто из них Мэйлас? И неужели ты веришь тому, что написано в древних книгах?

– Боюсь, что у нас будет возможность проверить… – вымолвил бледными губами Эгрич.

Они перерыли весь город, не зная того, что ищут, но искомый узел был найден там, где его никто не искал. Найден случайно, хотя могло ли объясняться случаем хоть что-то происходившее тогда в Гаре? Но узел был найден и рассечен. И в самый миг рассечения Клокс понял, что колдовство завершилось. Не прекратилось, не развеялось, но достигло полноты и распустилось всеми нужными лепестками. Завязалось, созрело, упало и изошло семенем. И он также понял, что иного и быть не могло, не может брошенное замереть в воздухе. И пролитое не может высохнуть, не смачивая то, на что оно пролито. И выставленное на огонь рано или поздно сгорит или покроется копотью и отвердеет. Но сначала он не понимал ничего.

Рассечение узла произошло в богатой гарской гостинице, под визг вызванной Мадром горничной, вой монашек из мутного Храма Очищения и скрип зубов Эгрича. Он один устоял на ногах, когда, выбив дверь, из‑за которой раздавался беспрерывный вой и шипение, троица ввалилась вроде бы в крохотную келью, но оказалась в огромном зале, стены, пол и потолок которого были окутаны непроницаемой тьмой. И только впереди, шагах в ста, что-то светилось. Это «что-то» напоминало личинку огромного жука. Ее хитиновые кольца подрагивали, пасть с одной ее стороны медленно всасывала, пережевывала нечто человеческое: бьющееся, хрипящее, исходящее визгом; а голова обычной женщины с другого конца личинки, судя по платку – монашки, что-то шептала. Кажется, она произносила слово «смерть». Она молила о смерти. Но Клокс и сам молил о смерти. Он поднялся на ноги, но накативший ужас снова ударил его по коленям. Собственное тело показалось Клоксу хитиновым пузырем. Он тоже вместе с этой несчастной пожирал других несчастных. И сам Проклятый словно стоял над ним и подталкивал его обожженной палкой, как шевелит бродяга в углях запекаемых им древесных личинок. И неустрашимый Мадр ползал по полу рядом и молил о пощаде, клялся в верности Проклятому. И Клокс, опорожнившись от страха в собственные порты, не клялся в том же зловещей тени лишь из‑за того, что лишился голоса. И горничная билась в судорогах тут же, визжала, что какая-то паутина стягивает ей горло, режет ей гортань, и тоже клялась кому-то невидимому. И только Эгрич продолжал стоять, хотя колени его тряслись и голос срывался на сип. Он читал поучения Нэйфа. Читал наизусть, от первого стиха до последнего, и в один миг, когда монашка вдруг закричала: «Сейчас!» – выхватил меч и ткнул его в хитиновую подрагивающую зыбь.