известных артефактов. Идет интерпретация классических произведений, опубликованных в разные годы и разными авторами. А уж после интерпретации таких текстов идет подтяжка интерпретаций артефактов и процессов к увиденной в текстах истине. Сыплются цитаты К. Маркса, В. Ленина, интерпретация артефактов и следствий сравнивается с цитатами,… а дальше дело вкуса, то отбрасывается цитата, а то и артефакт исчезает как Шагреневая кожа, чтобы всплыть на ином витке ученого спора. Эта «Игра в бисер» демонстрирует отсутствие самой физической реальности, которая имела место быть. И говорит о реальности лишь в головах спорщиков. Почему? Да потому что, когда человек запихнет руку в огонь, он не будет сверяться с медицинским справочником: «Что означает эти вздутия кожи на руках, и что за поразительные ощущения в нервных окончаниях?», «Кажется это так называемая «боль», так, по-моему, говорят не специалисты?». Конечно, нет! Он первым делом выдернет руку из огня и начнет на нее дуть или охлаждать, махая ей во все стороны. И никакие слова о том, что прошлое это прошлое и, нужна скрупулезная точность в реконструкции этой реальности, на него не подействуют.

Разговоры о Революции в среде историков именно таковы. Рука уже в огне и нужно очень точно понимать, что делать дальше, а не играть в слова, тасуя артефакты как колоду карт. Человек ощущает боль, а историк обязан ощущать событийность. Многие поступки Человека основаны на инстинктах, иначе — смерть, а многие поступки ученого должны быть основаны уже на «академических инстинктах» — иначе новый «Майдан». Для осознания таких инстинктов, конечно, нужны годы практики и тренировок, чтения классиков и работа с предметными остатками прошлого… Но нужны ли они для формирования самих инстинктов? Предполагаю, что нет. И продемонстрируем данное предположение на примере работы с «революцией как реальностью».

Итак, отбросим классические труды и авторитетные теории (вместе с не менее авторитетными гипотезами и постулатами). Что есть Революция, если мы говорим о ней применительно к событию прошлого? Уже в этом вопросе кроется очень забавный парадокс. «Применительно к событию прошлого?». Это значит, к революции? Но есть ли такая физическая реальность как революция? Убийство да, вот оно. Смотрите вот ОН — убийца, вот ОН — жертва. Был живой человек, стал труп. Билось сердце и вот оно не бьется. Тут есть предметика, есть объективное пространство (метры, сантиметры…), есть объективный показатель времени (утро, день 13 часов сорок минут), есть движение (падение тела, закрывающиеся глаза…). Хорошо, а если такая реальность как политический переворот? Да, конечно, вот, вот сейчас Николай II подпишет указ об отречении, и символ государственности Российской Империи сменит свой облик, изменится путешествие бумаг бюрократов, появятся новые политические лозунги, новые печати. Здесь есть фиксация в пространстве (кабинет царя, Таврический дворец и прочее), есть время (утро, день 13 часов сорок минут), есть движение (рука императора прикасается к бумаге, капли чернил высыхают на документе). То есть следует четкая фиксация, которая может быть подвергнута доказательству, может быть фальсифицирована, может быть оспорена, но она имела место быть в объективной реальности: в объективном пространстве, объективном времени и объективном движении.

А что есть революция? Каковы ее предметные характеристики? Каковы ее фиксаторы, ее якоря реальности, которые позволят сказать: «Вот ее нет, а вот она есть. Вот, смотрите, она чуть-чуть заметна, а вот, она уже почти не заметна»? И убийство (вытащил трупики аквариумных рыбок, которых заморил голодом — убил), и переворот (взял и перевернул книгу, вещь одна и та же, но теперь можно на нее и чайник поставить и колбаску порезать — переворот, однако), нам знакомые понятия, они видны нам из нашей обычной повседневной жизни, и мы можем рассуждать о них совершенно свободно, но вот революция дело другое. В жизни она как-то нам обычно не встречается. Как-то противоестественна она нашему личному бытию, как регулярное явление. Вот оно. Противоестественно! То, что противоречит естеству, происходит вопреки обычному ходу вещей, обычной цепочки маленьких, влияющих друг на друга фактиков и строго закономерной случайности упорядоченного хаоса общения, например, с женой. Революция же это нечто за пределами естества. Революция — это запредельность в чистом своем виде. Но если это — запредельность, то, о каком же объективном пространстве, или времени, может идти речь? Запредельность, от того и запредельность, что она вне обычного времени, пространства или движения. Следовательно, как физический процесс революция не может быть зафиксирована. Может быть, зафиксированы отдельные осколки революции, но отнюдь не она сама. Точно также как фиксируются проявления деятельности ума, но сам ум ни при одном вскрытии человеческого мозга так и не попал под скальпель хирурга, но кто же станет утверждать из-за этого, что сознания не существует?

А как отличить в таком случае честному, ортодоксальному, стопроцентному эмпирику осколок революции от структурного элемента политического переворота? Ведь не может палец быть частью сознания? Так и физический, вполне объективный политический переворот не может же быть частью революции, ибо предельность очень сильно должна отличаться от запредельности, иначе они тождественны друг другу, что, как мы выяснили — абсурдно? Отличается ли одно событие в физическом мире от другого исключительно по внешним признакам? Да такое бывает, но отнюдь, не всегда. Так, например, убийство может быть умышленным, а может быть и не умышленным. Одна и та же поднятая рука с пистолетом, один и тот же выстрел, одно и то же падающее тело с закрывающимися глазами. Одно и то же убийство? Отнюдь оно может быть подготовлено специально, в соответствии с определенным планом, а может быть и случайной, глупой шуточкой пьяного отпрыска богатых родителей. Внешняя картинка одна, а существенная для понимания картинки глубина — иная. Также одинаковые по форме действия вооруженных групп могут быть, все-таки, очень разными по существу.

Представляется, что о революционности того или иного конкретного события следует заключать из объективной фиксации этой самой запредельности. И кроется ключик к ларчику в столь запредельных, далеких от физики планеты Земля реалиях как мифы и идеи. Доказать свою силу и значимость, поставив к стенке «фараона», который прежде тебя избивал в полицейском участке — это конечно не акт революции. Совокупляться коллективно, публично на улице удовлетворяя мгновенно возникшее половое желание, это тоже совсем не акт революционности. Необходимо опираться не столько на то, что делает участник исторического события, а что его мотивирует, какая идея ведет его и заставляет умирать. Идея «стать европейцем», которая превращает Человека в озверевшее животное, это далеко не та же самая идея «сделать всех людей счастливыми». В первом фиксируется предельность, юридическая осуществимость. Она не совершает акта