Наполнился дом топотом ног. Выполняя приказ, спешат слуги доставить все, что было приготовлено к обеду.

Но чем больше пищи и вина поглощает Эрисихтон, тем мучительней терзает его неутолимый скиф. Не может дождаться губитель дубравы, пока повара приготовят ему очередного быка или барана. И он уже пожирает целиком туши быков и коров, коз, баранов, свиней. Быстро уничтожил Эрисихтон все свои стада, а голод ничуть не притупился. Даже во сне не отпускает его, и, как жернова, работают челюсти, перетирая мнимую пишу.

Вот уже съедены вьючные животные, за ними в пищу идут быстроногие кони, а когда опустели скотные дворы и конюшни, дело дошло до собак – и собственная свора, которой так гордился Эрисихтон как заядлый охотник, и бродячие псы, подвернувшиеся под руку слуг, а за ними и крысы. Но как огонь распаляется от новых поленьев, так и новая пища делала голод внутри нечестивца все ненасытней.

Эрисихтон требует новой пищи, не успев поглотить принесенной. А где ее взять, если проел он все свое состояние, скопленное его предками не за одно поколение. Рабы разбежались. И никто не стал их ловить, ибо боялись пеласги, что, выполняя приказы обезумевшего от голода соседа, его рабы перережут и их стада, передушат кур и гусей.

Выбежав на перекресток, стал просить Эрисихтон дать ему любые объедки, но и корки сухой никто не вынес, зная, за что он наказан. Стал нечестивец худеть. Глаза его провалились. Кожа высохла настолько, что сквозь нее проступили кости. Ноги стали тоньше тростинок. Уже не мог он кричать, требуя пищи, и кривыми зубами начал грызть свое тело.

С развитием человеческого общества менялись его представления о природе и ее силах. Нимфы начали приобретать индивидуальные имена, стали больше походить на прекрасных дев, и человеческая дерзость, сестра неверия, соединила их с людьми, а когда появилось представление о небожителях, то и с ними.

Невозможно перечислить все личные имена нимф, часто совпадающие с названиями источников и ручьев (ведь каждый источник был обиталищем какой-нибудь нимфы). Не рассказать всех известных грекам историй любви или отвращения нимф к смертным и богам. Для этого потребовалась бы еще одна книга, такая же, как эта. В других разделах мы расскажем несколько таких историй – о пугливой Сиринге, ставшей тростником, чтобы избежать объятий козлоногого Пана, о прекрасной Дафне, превратившейся в лавровое дерево под жадной рукой преследовавшего ее Аполлона, об обитательнице пустынного острова Каллипсо, узнавшей краткое счастье со смертным. Здесь же рассказ пойдет о несчастной отвергнутой Эхо.

Пересмешницу Эхо мало кто видел даже тогда, когда она ничем не отличалась от своих сестер, но многие слышали.

И шутки ее не всегда безобидны. Попадет человек в беду, в горах или в лесу, подвернет ногу, упадет или просто заблудится, кричит, зовет на помощь, а ему отвечает Эхо. Была Эхо старше любого из олимпийских богов, и они, спускаясь на землю, узнали об ее существовании. Кличет разгневанная Гера своего супруга, заигравшегося с нимфами:

– Зевс! Зевс!

И Эхо откликается издевательски:

– Зевс! Зевс!

Надоели эти шутки Гере, и она укоротила нимфе язык так, что та могла лишь повторять последний слог:

– Е-е-евс! Е-е-евс!

И кажется, та же Гера (или Пан, оскорбленный невниманием нимфы) придумала, как усилить наказание Эхо. Она с помощью Афродиты лишила ее покоя, заставив полюбить прекрасного юношу Нарцисса. Раньше Эхо гоняла несчастных по лесу, теперь сама, гонимая любовью, бежала за Нарциссом. И однажды он уловил ее легкие шаги.

– Здесь кто-то есть? – крикнул он.

– Е-е-есть! – протяжно отозвалась нимфа.

– Так иди же скорее сюда! – воскликнул юноша.

– Да-а-а! – прошептала нимфа, показываясь между деревьями.

– Кто же ты? Почему не идешь ко мне?

– Не-е-е, – единственное, что могла ответить несчастная.

– Ты еще издеваешься надо мной! – рассердился юноша и быстро зашагал прочь.

– О-о-ой! – простонала ему вслед Эхо.

Отчаяние охватило ее от одной мысли, что никогда она не сможет найти общего языка с любимым и не попытается ее понять гордый, самоуверенный юноша, не раз отвергавший нежность даже тех нимф, которые могли вступить с ним в разговор. Не утешило Эхо и суровое наказание Нарцисса, обреченного богами на безнадежную любовь к собственному отражению в прозрачных водах ручья и превращение в цветок, вечно любующийся самим собой.

Тоскуя, бродила нимфа среди своих сестер, пока не потеряла прекрасный девичий облик, – остался от нее один только голос, который по-прежнему вторит крикам путников в лесах или горах.

Древнегреческие леса и горы, кроме нимф, наполняли также многочисленные демоны плодородия – сатиры и силены, настолько близкие по своему облику низшие лесные божества, что сами греки часто путали их друг с другом, а потом и вовсе перестали различать. Их неразрывная связь с живой природой проявлялась в козлиных или лошадиных копытцах и хвостах, острых торчащих ушах, а иногда и задорно поднимавшихся козлиных рожках. Буйные, неукротимые, неуемные в любви, вине и веселье, они с заселением Олимпа богами превратились в спутников бога вина и виноделия Диониса[46].

Впоследствии из массы силенов выделился один, обладавший явной индивидуальностью Силен, мудрый и музыкальный, но в то же время не способный устоять перед лишней чашей вина. Дионис, в свите которого он состоял, относился к нему с высочайшим почтением.

Однажды, когда во время продвижения через Фригию Силен пропал, Дионис посылает на его поиски сатиров. Прошло несколько дней, пока одному из сатиров удалось отыскать осла, на котором привык ездить Силен. Осел мирно пощипывал траву у ручья. Он, наверное, знал, куда делся хозяин, но, будучи бессловесным животным, не мог об этом рассказать, а только протяжно и возбужденно заревел, увидев существо, похожее на его господина. След к поискам пропавшего дал ручей. Когда сатир перед тем, как продолжить путь, решил напиться, он обнаружил, что вода ручья имеет вкус вина.

Узнав об этом, Дионис сразу понял, что кто-то влил в ручей много вина, чтобы напоить, а может быть, и поймать Силена. На это не мог решиться какой-нибудь пастух или земледелец. Но даже если бы у них хватило дерзости, откуда им взять столько вина? Так Дионис догадался, что Силена надо искать у Мидаса[47], и направился к городу Гордию, где находился царский дворец.