Г о л у б к о в. Я тебя люблю, я гнался за тобой, чтобы тебе это сказать!

С е р а ф и м а. Оставьте меня. Я больше ничего не хочу слышать! Мне все это надоело! Зачем вы появились опять передо мной? Все мы нищие! Отделяюсь от вас!.. Хочу погибать одна! Боже, какой позор! Какой срам! Прощайте!

Г о л у б к о в. Не уходите, умоляю!

С е р а ф и м а. Ни за что не вернусь! (Уходит.)

Г о л у б к о в. Ах так! (Выхватывает внезапно кинжал у Чарноты и бросается вслед за Серафимой.)

Ч а р н о т а (обхватив его, отнимает кинжал). Ты что, с ума сошел? В тюрьму хочется?

Г о л у б к о в. Пусти! Я все равно ее найду, я все равно ее задержу! Ладно! (Садится на край водоема.)

Л ю с ь к а. Вот представление так представление! Греки поражены. Ну, довольно. Чарнота, открывай сверток, я голодна.

Г о л у б к о в. Не дам прикоснуться к сверткам!

Ч а р н о т а. Нет, не открою.

Л ю с ь к а. Ах вот что! Ну, терпение мое кончилось! Выпила я свою константинопольскую чашу, довольно! (Берет в галерее шляпу, какой-то сверток, выходит.) Ну-с, Григорий Лукьянович, желаю вам всего хорошего. Совместная наша жизнь кончена. У Люськи есть знакомства в восточном экспрессе, и Люська была дурой, что сидела здесь полгода! Прощайте!

Ч а р н о т а. Куда ты?

Л ю с ь к а. В Париж! В Париж! Прощайте! (Исчезает в переулке.)

Чарнота и Голубков сидят на краю водоема и молчат. М а л ь ч и ш к а-т у р о к ведет кого-то, манит, говорит: «Здесь, здесь!»

За мальчишкой идет Хлудов в штатском. Постарел и поседел.

Ч а р н о т а. Вот и Роман. И он появился. Ты что смотришь, что газырей нет? Я тоже, как и ты, человек вольный.

Х л у д о в. Да, уж вижу. Ну, здравствуй, Григорий Лукьянович. Да вот так все и ходим один по следам другого. (Указывая на Голубкова.) То я его лечил, а теперь он носится с мыслью меня вылечить. Между делом на шарманке играет. (Голубкову.) Ну что, и тут безрезультатно?

Г о л у б к о в. Нет, нашел. Только ты меня ни о чем не спрашивай. Не спрашивай ни о чем.

Х л у д о в. Я тебя не спрашиваю. Это дело твое. Мне важно только – нашел?

Г о л у б к о в. Хлудов! Я попрошу тебя только об одном, и ты один это можешь сделать. Догони ее, она ушла от меня, задержи ее, побереги, чтобы она не ушла на панель.

Х л у д о в. Почему же ты сам не можешь этого сделать?

Г о л у б к о в. Здесь, на водоеме, я принял твердое решение, я уезжаю в Париж. Я найду Корзухина, он богатый человек, он обязан ей помочь, он ее погубил.

Х л у д о в. Как ты поедешь? Кто тебя пустит во Францию?

Г о л у б к о в. Тайком уеду. Я сегодня играл в порту на шарманке, капитан принял во мне участие, я вас, говорит, в трюм заберу, в трюме в Марсель отвезу.

Х л у д о в. Что же? Долго я должен ее караулить?

Г о л у б к о в. Я скоро вернусь и даю тебе клятву, что больше никогда ни о чем не попрошу.

Х л у д о в. Дорого мне обошлась эта станция. (Оборачивается.) Нет, нету.

Ч а р н о т а (шепотом). Хорош караульщик!

Г о л у б к о в (шепотом). Не смотри на него, он борется с этим.

Х л у д о в. Куда же она сейчас пошла?

Ч а р н о т а. Это не трудно угадать. Пошла у грека прощения вымаливать, на Шишлы, в комиссионный магазин. Я его знаю.

Х л у д о в. Ну хорошо.

Г о л у б к о в. Только чтоб не ушла на панель!

Х л у д о в. У меня-то? У меня не уйдет. Недаром говорил один вестовой – мимо тебя не проскочишь... Ну, впрочем, не будем вспоминать... Помяни, Господи! (Голубкову.) Денег нет?

Г о л у б к о в. Не надо денег!

Х л у д о в. Не дури. Вот две лиры, больше сейчас нет. (Отстегивает медальон от часов.) Возьми медальон, в случае крайности – продашь. (Уходит.)

Вечерние тени гуще. С минарета полился сладкий голос муэдзина: «La illah illa illah...»[21]

Г о л у б к о в. Вот и ночь наступает... Ужасный город! Нестерпимый город! Душный город! Да, чего же я сижу-то? Пора! Ночью уеду в трюме.

Ч а р н о т а. Я поеду с тобой. Никаких мы денег не достанем, я и не надеюсь на это, а только вообще куда-нибудь ехать надо. Я же говорю – думал, в Мадрид, но Париж – это, пожалуй, как-то пристойнее. Идем. То-то греки-хозяева удивятся и обрадуются!

Г о л у б к о в (идет). Никогда нет прохлады – ни днем, ни ночью!

Ч а р н о т а (уходит с ним). В Париж так в Париж!

Мальчишка-турок подбегает к шарманке, вертит ручку.

Шарманка играет марш.

Голос муэдзина летит с минарета.

Тени. Кое-где загораются уже огоньки. В небе бледноватый золотой рог. Потом тьма. Сон кончается.

Конец третьего действия

...Три карты, три карты, три карты!..

Осенний закат в Париже. Кабинет господина К о р з у х и н а в собственном особняке. Кабинет обставлен необыкновенно внушительно. В числе прочего несгораемая касса. Кроме письменного стола – карточный. На нем приготовлены карты и две незажженные свечи.

К о р з у х и н. Антуан!

Входит очень благообразного французского вида лакей А н т у а н, в зеленом фартуке.

Monsieur Marchand m'avait averti qu'il ne viendra pas aujourd'hui. Ne remuez pas la table. Je me servirai plus tard.

Молчание.

Repondez-donc quelque chose![22]Да вы, кажется, ничего не поняли?

А н т у а н. Так точно, Парамон Ильич, не понял.

К о р з у х и н. Как «так точно» по-французски?

А н т у а н. Не могу знать, Парамон Ильич.

К о р з у х и н. Антуан, вы русский лентяй. Запомните: человек, живущий в Париже, должен знать, что русский язык пригоден лишь для того, чтобы ругаться непечатными словами или, что еще хуже, провозглашать какие-нибудь разрушительные лозунги. Ни то ни другое в Париже не принято. Учитесь, Антуан, это скучно. Que faites-vous a ce moment? Что вы делаете в настоящую минуту?

А н т у а н. Же... Я ножи чищу, Парамон Ильич.

К о р з у х и н. Как ножи, Антуан?