– Нам нравятся ваши сюжеты.

Оказалось, они обращались к нескольким «лидерам современной прозы», включая Сорокина с Пелевиным, и с удивлением обнаружили, что, кроме завязки, те ничего больше придумать не смогли. На авансе дело и заканчивалось. После дефолта, как знает читатель, у меня с деньгами было напряженно, и я согласился. Когда-нибудь опишу уморительную историю воздвижения 100-серийной вавилонской башни из «мыльных» брикетов. Удалось выстроить, кажется, 67 этажей. Без лифта. Во-первых, ошиблись с режиссером, неким Харченко, болтуном и бездельником, едва владевшим профессией. Во-вторых, после падения обнаглевшего олигарха Гусинского, финансировавшего проект, деньги сразу кончились, а Владилен ушел в бега по степям и полупустыням Казахстана. Но я к тому времени уже заступил на пост главного редактора «ЛГ» и с облегчением свалил с себя эту меганошу. Поверьте, придумывать все новые и новые повороты в судьбе юной парикмахерши, вчерашней школьницы, которую играла Ольга Кабо, разменявшая четвертый десяток, становилось все трудней и трудней. Скольких ее кавалеров я отправил в тюрьму или на тот свет, скольким девушкам сломал судьбу или вверг в беспамятство, – не сосчитать! Да что там говорить, до сих пор мои руки в крови от абортов, на которые я отправил безотказных подружек героини. Кстати, название для будущего эссе у меня уже есть – «Как я был мыловаром».

А еще в 1999-м мне позвонил некто Константин Одегов и сообщил, что специально прилетел из Тюмени, чтобы получить согласие на экранизацию «Неба падших». Костя оказался крепким, молодым еще человеком, в недавнем прошлом профессиональным хоккеистом. Покончив с большим спортом, он увлекся кино, пока еще как режиссер клипов и видовых фильмов, но мечтал о большем. Кроме того, он сообщил, что в его жизни была такая же Катерина, один в один, он просто влюблен в мою повесть и готов потратить на экранизацию все свои сбережения, накопленные за годы спортивной каторги. Пораженный таким энтузиазмом, я уступил ему права безвозмездно или за чисто символические деньги – уж теперь не помню.

Получив добро, Костя, к моему удивлению, проявил непровинциальный размах, пригласив в проект знаменитых в ту пору Александра Домагарова, Вячеслава Гришечкина, Любовь Полищук, Игоря Воробьева. Не имея денег на большие гонорары, он увлекал актеров, давая прочесть им повесть, – и получал согласие. В роли роковой Катерины снялась выпускница курса Алексея Баталова и, поговаривали, его последняя, безответная любовь, юная Юлия Рытикова, обладавшая необычной, «экзотной красой», как сказал бы Игорь Северянин. Ну, а главным героем – Павликом Шармановым – стал сам Костя Одегов, чего, по-моему, делать ему не следовало, но очень хотелось. Дорогостоящие авиационные съемки и прыжки с парашютом он из экономии заменил автомобильными гонками, даже смертельная катастрофа в конце не стоила ничего: «мерседес» взрывался за пригорком, и были видны только клубы черного дыма.

Затраты на съемку фильма составили около 50 тысяч долларов, но картина брала за душу и в прокате прошла лучше, чем голливудский «Гладиатор» со 150-миллионным бюджетом. Я хорошо помню полный зал огромного кинотеатра «Зарядье», ныне снесенного ради «висячих садов и мостов». Премьерные показы в Доме кино и ЦДЛ прошли на аншлагах, люди стояли в проходах, не хватило мест даже тюменским спонсорам. Вскоре мы повезли ленту в Гатчину на фестиваль «Литература и кино», который возглавлял тогда Сергей Есин. Компетентное жюри прежде всего обратило внимание на несовершенства дебютной ленты, но зрители, голосуя на выходе сердцем, единодушно отдали предпочтение «Игре на вылет» – и угадали. Константин Одегов стал профессиональным режиссером, сняв впоследствии немало отличных фильмов, включая «Парижскую любовь Кости Гуманкова».

Вскоре в Драматическом театре на Васильевском острове в Санкт-Петербурге режиссер Владимир Словохотов поставил инсценировку «Неба падших» с Олегом Черновым и Еленой Мартыненко в главных ролях. Когда после десятилетней жизни на сцене ради обновления репертуара спектакль сняли, зрители настойчиво потребовали его вернуть, и он был восстановлен. В 2015 году питерцы привозили «Небо падших» на мой авторский фестиваль «Смотрины», проходивший на сцене театра «Модерн», и москвичи хорошо принимали эту работу. Владимир Словохотов, кстати, как-то за рюмкой рассказал мне такую историю: однажды ему позвонили из «Золотой маски» и сообщили, что очень хотят номинировать какой-нибудь спектакль его театра, поставленный по современной пьесе.

– Возьмите «Небо падших». Идет на аншлагах.

– Чудесно! А кто автор?

– Юрий Поляков. Вы должны его знать.

– Зна-аем. Это исключено.

– Вы хоть спектакль посмотрите!

– Обойдемся. Поставьте Улицкую – тогда дадим «Золотую маску»! – был ответ.

Любопытная вещь: люди, ныне истерически проклинающие коммунистов за вмешательство в художественный процесс и насилие над творческими личностями, сами, получив власть и полномочия в искусстве, установили ныне такую безапелляционную диктатуру либеральных ценностей и авангардных канонов, что советских чиновников от культуры (а я-то с ними успел хлебнуть лиха) порой вспоминаешь с мечтательной нежностью.

…И опять зазвонил телефон. То был не слон, а друг моей комсомольской юности Александр Димаков, которого я слыхом не слыхивал лет двадцать. Оказалось, он теперь работает заместителем по общественным связям в крупной структуре, занимающейся благоустройством московских дворов, каковых в столице не счесть – а, следовательно, и прибыль идет немалая. Так вот, владелец этого процветающего предприятия Артем Щеголев решил к 20-летию фирмы сделать подарок себе и своему коллективу.

– Саша, а я-то тут при чем? Капустников не пишу. Обратись к Инину.

– А теперь, Юра, самое интересное. Спроси меня, какой подарок?

– Какой?

– Он решил экранизировать свою любимую повесть. Спроси меня какую!

– И какую же?

– «Небо падших».

– Ого!

– Ого-го! Завтра ждем тебя для переговоров.

На следующий день я сидел в богатом офисе на Пятницкой улице, Щеголев задерживался на заседании правительства Москвы, где, видимо, обсуждалась новая конструкция антитравматических качелей для детей или что-то в подобном роде. Мы с Димаковым под хороший коньячок с лимоном воспоминали нашу бурную комсомольскую молодость, перебирали друзей: как говорится, иных уж нет, а те долечиваются. Когда, наконец, прибыл шеф, я был в том веселом состоянии, когда жизнь кажется беспроигрышной лотереей, где билетики из барабана вместо попугая достает обнаженная женщина твоей мечты. Хозяин юбилейной фирмы оказался молодым еще человеком, лет сорока, обходительным, но явно озабоченным нелегким бизнесом. Вообразите, сколько столоначальников надо умаслить, чтобы получить подряд и право облагораживать наши дворы, которые замусоривались веками. После искренних похвал в адрес «Неба падших» и тоста за мой талант Артем, лишь пригубив коньяк, спросил напрямки:

– Сколько вы хотите за уступку прав?

Размякнув от алкоголя и похвал, я, честное слово, был готов отдать права чуть ли не даром, как в свое время Косте Одегову, в благодарность за любовь к моей прозе. Если думаете, будто русские писатели, даже очень известные, избалованы комплиментами, вы ошибаетесь. У русских вообще не принято хвалить друг друга при жизни, да и после смерти-то не особенно. Я всегда, честное слово, с восхищением и завистью смотрю на пишущих евреев: они сначала осваивают искусство восторгаться друг другом, а потом уже, если получится, овладевают литературными навыками. В общем, будь я трезв или полупьян, то, наверное, так бы и сказал: «Берите, Артем, даром, у меня еще есть!» Но я был пьян совершенно, и мне вдруг захотелось из озорства узнать, проверить, насколько меценат любит мою прозу не в словесном, а в денежном эквиваленте. Я вспомнил жмотский гонорар, полученный двумя годами раньше за экранизацию «Апофегея», умножил его на десять, потом еще увеличил в два раза и с трудом сартикулировал сумму, за которую в то время можно было купить достойную двухкомнатную квартиру, не в центре Москвы, конечно. Димаков глянул на меня с уважительным недоумением. Но, как любил выражаться Дюма-отец, ни один мускул не дрогнул на мужественном лице Артема.