В архиве КГБ я читал дело агента-вербовщика советской разведки Петра Ковальского, тоже бывшего офицера белой армии. Он несколько лет работал на советскую разведку в разных европейских странах. В 1937 году, в разгар массовых репрессий в СССР, его арестовало местное управление НКВД в украинском городе, где он жил в промежутке между выполнениями заданий московской разведки, и обвинило в шпионаже в пользу Польши. Петр Ковальский, разумеется, ссылался на свою службу в ОГПУ-НКВД, но малограмотный следователь, плохо владевший родным языком, и не подумал обратиться за справкой к коллегам в разведку, а просто написал в обвинительном заключении:

«Видно, что Ковальский при использовании по линии иностранного отдела имеет ряд фактов, подозрительных в проведении им разведывательной работы в пользу Польши».

Отсутствие доказательств вины при Сталине никак не могло помешать вынесению смертного приговора…

Ковальского расстреляли, а центральный аппарат разведки еще целых два года искал его по всему Советскому Союзу, чтобы отправить за границу с новым заданием!

В то время, когда шло следствие по делу Эфрона, в соседних кабинетах НКВД заканчивалось уничтожение руководящих кадров внешней разведки.

Любые слова «французского шпиона» Эфрона о контактах с советскими людьми в Париже, среди которых каждый второй работал на разведку, должно быть, встречались следователями на «ура». Слова в эфроновском приговоре о «бывшем вражеском руководстве 5-го отдела НКВД» были нужны не для того, чтобы усугубить вину Эфрона; это была заготовка следователей НКВД для процесса над сослуживцами из разведки.

Сергей Эфрон несколько лет ждал советского паспорта. Нет сомнений, что он исполнял поручения сотрудников посольства, которые в реальности были разведчиками. Он, скажем, помогал отправке добровольцев в республиканскую Испанию.

Свою лепту в создание образа «Эфрона — агента НКВД» сыграла его дочь Ариадна, арестованная с ним по одному делу. В июле 1940 года ее приговорили как агента французской разведки к восьми годам лагерей. Когда этот срок кончился, ей добавили новый и отправили в ссылку в Сибирь. В 1954 году, когда началась реабилитация сталинских жертв. Ариадна Эфрон написала генеральному прокурору СССР с просьбой сообщить о судьбе отца.

На это письмо ссылаются, когда ищут доказательства работы Эфрона на советскую разведку:

«В 1939 году в Москве был арестован органами государственной безопасности мой отец Сергей Яковлевич Эфрон, бывший долгие годы работником советской разведки за границей, в частности, во Франции. Его дальнейшая участь мне неизвестна.

Зная своего отца как человека абсолютно честного и будучи уверенной в его невиновности, прошу вас, товарищ генеральный прокурор, сообщить мне то, что о нем было известно, то есть жив ли он, статью, по которой он был осужден, и срок наказания».

Тем временем в феврале 1955 года военная коллегия Верховного Суда реабилитировала саму Ариадну. Из ссылки ее освободили. Она пишет письмо в Верховный Суд, которое, должно быть, поразит молодого читателя:

«Дорогие товарищи, на днях я получила справку о том, что определением Военной Коллегии Верховного Суда дело мое за отсутствием состава преступления прекращено.

Я 16 лет ждала этого дня и дождалась его.

Приношу свою глубокую благодарность работникам военной прокуратуры и Военной Коллегии Верховного Суда, разбиравшим мое дело, желаю им счастья и успехов в их благородном труде, заверяю их в том, что весь остаток своей жизни буду стараться оправдать оказанное мне доверие.

Спасибо советскому правосудию!»

Эта несчастная женщина, которая половину своей жизни (в 1939 году, когда ее арестовали, ей было двадцать семь лет) провела в тюрьме, лагере и ссылке, писала и говорила то, что надо было писать и говорить в те времена.

Пытаясь что-то узнать о своем отце, она тоже использует тот аргумент, который в тот момент казался ей убедительным: предполагаемую службу отца на советскую разведку. Откуда же было знать Ариадне Эфрон в 1955 году, что через несколько десятилетий Сергея Эфрона осудят вновь — на сей раз не суд, а общественное мнение!

Впоследствии, когда хлопоты по реабилитации отца закончились, Ариадна Эфрон признается друзьям, что на самом деле ей ничего не известно о работе отца на НКВД… Вернувшись из ссылки в Москву, Ариадна Эфрон встретила женщину, которая знала ее родителей. Это Елизавета Хенкина, дочь генерала царской армии, в прошлом актриса. Она уехала из Советской России в 1923 году, а вернулась в 1941-м.

В Париже, в «Союзе возвращения на Родину», она руководила кружком любителей театра и, как впоследствии уверяла московских знакомых, оказывала особые услуги советским представителям. Обрадованная неожиданной встречей с человеком, который может засвидетельствовать преданность ее отца советской власти, Ариадна Эфрон пишет письмо помощнику главного военного прокурора:

«Елизавета Хенкина знала Шпигельгласа, хорошо помнит, как и кем выполнялось задание, данное Шпигельгласом группе, руководимой моим отцом, как и по чьей вине произошел провал этого дела. Помнит она и многое другое, что может представить интерес при пересмотре дела отца. Лично знала она и большинство товарищей отца, арестованных вместе с ним… Несмотря на свой возраст, она сохранила ясную память, может быть, сможет быть Вам полезной.

Второй человек, знавший моего отца приблизительно с 1924 года, может быть, и ранее, это Вера Александровна Трайл, также принимавшая большое и активное участие в нашей заграничной работе. Сейчас она находится в Англии. Адрес ее имеется у Хенкиной…»

Имена, которые называются в этом письме, кажутся веским подтверждением причастности Эфрона к делам НКВД.

Расстрелянный перед войной Сергей Михайлович Шпигельглас был несомненно умелым и эффективным разведчиком, он дорос до должности заместителя начальника 5-го отдела главного управления государственной безопасности НКВД. Его отчеты, подписанные псевдонимом «дуче», хранятся в личном деле крупного советского агента, бывшего генерала белой армии Николая Скоблина, которое я имел возможность изучить в архиве внешней разведки.

Бумаги, подписанные Шпигельгласом, выдают в нем смелого и решительного оперативника и резко отличаются от сухих и лишенных налета интеллекта донесений его коллег по разведке. Многие годы Сергей Шпигельглас руководил борьбой с русской эмиграцией и в середине тридцатых годов подолгу нелегально жил в Западной Европе, в том числе и в Париже.

Но могли ли Сергей Эфрон и Елизавета Хенкина действительно знать Шпигельгласа?

По своему положению руководителя крупной нелегальной резидентуры Шпигельглас непосредственно общался только с самыми важными агентами, такими, как генерал Скоблин, поставлявшими первоклассную информацию о планах эмигрантской верхушки. Ни Эфрон, ни Хенкина, даже если принять версию об их сотрудничестве с советской разведкой, к числу таких агентов не относились. Советская разведка имела в Париже огромный и разветвленный аппарат, с мелкими агентами (а их только в среде эмиграции насчитывалось многие десятки) встречались столь же мелкие работники.