— Что ваш кодекс для меня, того, кто идет, озаренный словом Господним?

— Мы все движемся, и каждый — своим путем, — произнес я.

Он стоял настолько близко ко мне, что я даже не мог подняться, чтобы разговаривать с ним лицом к лицу.

— Если бы не мои убеждения, я сейчас вряд ли был здесь. Возможно, вы не знаете, что произошло со мной и моим зятем, когда мы оказались в руках одного из ваших сержантов на Новой Земле…

— Знаю. За это вам уже принесены извинения. Послушайте меня, журналист. — Его тонкие губы неожиданно изогнулись в слабом подобии иронической усмешки, — Вы — не избранник Господа Нашего.

— Нет, — произнес я.

— У тех, кто следует слову Господню, быть может, есть причина думать, что они действуют из веры во что-то большее, чем их собственные эгоистические интересы. Но те, кто не несет в себе света Божьего, — как они могут верить во что-то иное, кроме самих себя?

Лишь змеящаяся на его тонких губах усмешка опровергала его же собственные слова.

Я бросил на него возмущенный взгляд:

— Вы насмехаетесь над моим журналистским кодексом только потому, что он не ваш собственный!

Моя вспышка никак не подействовала на него.

— Господь не выбрал бы дурака в качестве старейшего Совета наших церквей, — произнес он и, повернувшись, снова обогнул стол, чтобы усесться в свое кресло. — Вы должны были подумать об этом, прежде чем прибыли на Гармонию, Но так или иначе, теперь вы это знаете.

Я уставился на него, почти ослепленный внезапным озарением. Да, теперь я знал — он сам, этими своими словами, отдал себя в мои руки.

Я боялся, что у него не окажется ни одной слабости, которую я мог бы использовать. И это было правдой — он не имел обычных слабостей, зато ему была присуща одна необычная. Единственная его слабая черта стала самой сильной, и именно это позволило ему стать правителем и лидером нации. Черта эта заключалась в том, что он вынужден был стать фанатиком — фанатиком в самой крайней степени. Но кроме этого, он еще обладал способностью не проявлять фанатизм при общении с правителями других миров — как союзниками, так и противниками. И именно это он только что признал.

В отличие от своих единоверцев он не воспринимал все только в черном или только в белом цвете — ему были доступны и полутона. Короче, он мог действовать как политик, выбирая определенную линию поведения. И именно как с политиком я мог иметь с ним дело.

И соответственно, привести его к политической ошибке.

Я обессиленно откинулся на спинку стула. Напряжение спало, и его глаза снова пристально смотрели на меня. Я вздохнул.

— Вы правы, — произнес я устало и поднялся. — Но, пожалуй, теперь это не имеет значения. Думаю, мне пора…

— Пора? — Его голос хлестнул, словно винтовочный выстрел, сразу остановив меня, — Разве я сказал, что интервью закончено? Сядьте!

Я тут же торопливо сел, стараясь выглядеть немного испуганным, и, кажется, преуспел в этом. Хотя мне удалось раскусить его, я все еще находился в клетке, где львом по-прежнему считался он.

— А теперь, — он пристально глядел на меня, — что в действительности вы надеялись получить от меня? От нас, избранных Господа?

Я облизал губы.

— Говорите. — Он не повысил тона, но явственно прозвучавшие в нем властные нотки сулили мне неприятности, если я не повинуюсь.

— Совет… — пробормотал я.

— Совет? Совет старейшин? При чем тут Совет?

— Нет, не то. — Я начал, уставившись в пол: — Совет Гильдии журналистов. Я хочу получить в нем место. После Дэйва — после случая с моим зятем — мое общение с Васселом показало, что я могу выполнять свою работу без предубеждения даже в отношении ваших людей. И это привлекло ко мне внимание в Гильдии. Если бы я мог продолжить действовать в том же направлении, если бы я мог изменить мнение общественности на других мирах в вашу пользу, это повысило бы мой авторитет в глазах и общественности, и Гильдии.

Я замолчал. Затем медленно поднял глаза и посмотрел на него. Он взглянул на меня с нескрываемой иронией.

— Признание очищает душу даже такого грешника, как вы. Скажите мне, как вы собираетесь улучшить мнение о нас среди этих, отвергнутых Господом?

— Ну, это зависит от обстоятельств, — произнес я. — Я должен осмотреться здесь, набрать материал для статьи. Прежде всего…

— Теперь это не имеет значения! — Он снова поднялся из-за стола и взглядом приказал мне сделать то же самое. Я подчинился.

— Мы вернемся к этой теме через несколько дней, — проговорил он. На его губах снова играла улыбка Торквемады. — А на сегодня хватит. Всего хорошего, журналист.

— Всего хорошего, — промямлил я, повернулся и, слегка пошатываясь, вышел.

Это получилось не нарочно, я просто чувствовал, что ноги стали ватными, словно я только что балансировал на краю бездонной пропасти. И во рту у меня было сухо.

В течение нескольких следующих дней я просто шлялся по городу, трудолюбиво собирая справочный материал. А затем, на четвертый день после моей встречи со старейшим Брайтом, меня снова вызвали к нему.

— Журналист, — неожиданно произнес он, когда я вошел, — сдается мне, вы не сможете отдавать нам предпочтение в своих сводках новостей без того, чтобы ваши коллеги по Гильдии не заметили этого. И если это так, какая мне от вас польза?

— Я не сказал, что буду только положительно отзываться о вас, — ответил я возмущенно. — Но если вы покажете мне то, что достойно внимания, я готов написать об этом.

— Да. — Он тяжело посмотрел на меня, и черное пламя мелькнуло в его глазах. — Тогда пойдем посмотрим на наш народ.

Мы покинули кабинет, спустились на лифте в гараж, где нас ждала машина. Водитель повез нас за пределы столицы, по каменистым и почти лишенным растительности пригородным районам, где располагались фермерские хозяйства.

— Смотрите, — угрюмо произнес Брайт в тот момент, когда мы проезжали через небольшой городок. — На наших бедных планетах мы выращиваем единственный реальный урожай — это наши молодые люди. Они становятся солдатами, чтобы наш народ не голодал, а вера — жила. Какие же изъяны у этих молодых людей, из-за которых на прочих мирах их столь сильно презирают, в то же время нанимая, чтобы они сражались и гибли в чужих войнах?

Я повернулся и увидел, что он снова смотрит на меня с мрачной усмешкой.

— Их… отношение к жизни, — осторожно произнес я.

Брайт рассмеялся. Его смех оказался подобен рычанию льва, глухому и сильному.

— Отношение к жизни! — резко воскликнул он. — Назовите это проще, журналист! Гордость! Бедные, умеющие лишь обрабатывать землю да воевать, как вы заметили, эти люди все же смотрят словно с высоких гор на рожденных в пыли червей, которые их нанимают. Они знают, что их хозяева могут быть баснословно богаты, вкусно жрать и носить замечательные одежды, но всем им, когда они окажутся за порогом смерти, не будет позволено даже стоять с чашкой для милостыни у ворот из злата и серебра, через которые мы, избранники Господа, будем проходить, распевая псалмы.