— Кем?

— Нами, Виккерс, нами… Вы оказались между молотом и наковальней, поймите меня правильно. Запад вам никогда не простит работы, вашей доброй старой работы, в частности и по Кристине Кристиансен. Не простит, Виккерс, тем более что она стала миссис Роумэн. Синдикат не пощадит вас потому, что мне открылось имя Пепе Гуарази. Мне известна и сумма, которая была ему уплачена вами за работу. Ну, а генерал не простит вам того, что все это знаю я. Каково?

Кемп медленно поднялся, подошел к холодильнику, достал бутылку с минеральной водой, налил стакан до краев и медленно выпил; рука его чуть дрожала.

— Что вам от меня нужно? — спросил он, пряча бутылку в холодильник.

— Правды. Зачем вы хотели подвести меня под гильотину? Зачем нужно было крутить дело Фрайтаг и Рубенау? Кто вам поручил это? Когда?

— Неужели вы не понимаете, что я никогда не отвечу на ваш вопрос, Брунн?

— Правда? Вот здорово! Что ж, тогда я перейду на испанский, позову из спальни вашу знакомую, и мы продолжим разговор при ней. При всем отличии аргентинцев от испанцев и те, и другие любят тайны и сенсации. Я скажу ей все, что считаю нужным, а засим откланяюсь. Итак?

Глаза Кемпа снова сделались красными, кроличьими, и за секунду перед тем, как он потянулся к левому карману шлафрока (воистину, страх провоцирует непредсказуемый алогизм поступка), Штирлиц — прежним, ловким, колющим движением — выхватил его пистолет и небрежно сунул в карман своего пиджака, словно мать, отобравшая у ребенка то, чем он проказливо баловался.

— Подумайте о себе, Виккерс, — продолжил Штирлиц, словно бы ничего и не случилось. — Если вы откажетесь рассказать правду, вас ждут трудные времена, поймите! Вы сделаетесь зверем, загнанным зверем, у которого на пятках висят гончие. Судя по тому, как убрали Гаузнера, вас ждет такая же участь, нет? Ну, ответьте же себе! Разве нет? Гаузнер в Мюнхене открылся Роумэну не до конца и с глазу на глаз, без скандала. Он сразу же поставил об этом в известность генерала. И что же? Его пощадили? А почему вы думаете, что вас пощадят, если завтра в Лондоне жахнут информацию, о которой я вам сказал только что? Да, я в сложном положении, но, борясь за себя, я утоплю вас. Вы знаете, как в Западной Европе любят сенсацию, не так ли? Ну и представьте себе заголовок: «Исповедь Штирлица». В которой он, Штирлиц, то есть я, Брунн, повторю про вас слово в слово то, что сказал вам только что, да плюс еще многое другое… В частности, назову вашу мадридскую тройку, которую я смог получить от Гаузнера.

— Вы?!

— Не важно — он, я, они. Она у меня в кармане. Франко пытается сделать все, чтобы выслужиться перед Белым домом, он отдаст этих людей на заклание, поверьте, Виккерс! Дедушка играет в демократический поворот, ему нельзя иначе, Совет Безопасности давит, грозит санкциями, вы же политик, неужели не понятно?! Ну, а уж про синдикат, про Пепе Гуарази я и не говорю… Я дам такие подробности, которые знали только вы. И это означает, что в самые ближайшие дни вы обнаружите лошадиную голову в своей кровати.[52]И мои показания будут подтверждены письменными свидетельствами Ригельта, который развалился до задницы, Лангера и фон Шонса. Да и беседа Роумэна с Гаузнером записана — вплоть до дыхания.

— Что вам от меня надо? — спросил Кемп, и руки его бессильно упали вдоль тела.

— Сначала мне нужно полное имя генерала, Виккерс. Его псевдоним «Верен» меня не устраивает.

— Писать я вам ничего не буду.

— Повторяю, сначала назовите мне имя генерала…

— У вас же нет звукозаписывающей аппаратуры, я в любой момент откажусь от своих слов.

— Если вы скажете мне все, что меня интересует, вам не придется ни от чего отказываться. Нам выгодно, чтобы вы спокойно жили в этой квартире и работали на Танка… Итак?

— Зачем вам это нужно? — голос Кемпа за эти мгновения изменился, сделавшись чуть хрипловатым, словно бы простуженным. — Зачем?

— Только не надо меня убеждать, что малые знания означают малые печали, Виккерс. Писание я знаю лучше вас. Мне это нужно для того, чтобы предпринять шаги, связанные с защитой собственной чести: по указанию генерала против меня начали комбинацию. Я хочу понять: зачем? Если меня убедят, что это угодно делу нации, что ж, возможно, я соглашусь продолжить игру против самого себя.

— Послушайте, ну, конечно же, все было подчинено цели возрождения нации! — Виккерс даже потянулся к Штирлицу, глаза сделались нормальными, ничего кроличьего: «Как же часто у него приливает кровь к голове, а на вид такой здоровый… Эк, лихо он проглотил наживку, ам — и нету!»

— Вы это можете чем-то доказать?

— Словом! Моим офицерским словом чести!

— Меня не устраивает офицерское слово чести, Виккерс. Я хочу, чтобы это слово мне дал генерал. Вот, — он достал из кармана пачку долларов, — деньги на билет в Германию. Вот, — он показал Кемпу свой паспорт («Все равно меченый, по такому долго не проживешь»), — документ, который позволяет мне отправиться туда завтрашним рейсом. Поэтому я повторяю свой вопрос и прошу вас, просто очень прошу не финтить, а дать определенный ответ. Это в ваших же интересах, и после того, как вы мне назовете фамилию генерала, который санкционировал игру против меня, я объясню, почему это в ваших интересах.

— Гелен…

— Я не слышу! Громче!

— Гелен, — все так же шепотом повторил Кемп. «Боится подслушки; я ее, кстати, тоже боюсь, — подумал Штирлиц, — но его бы слушали в том случае, если бы кто-то знал, что я нахожусь здесь, а они не знают, что я в Кордове…»

— Рейнгард Гелен, генерал-лейтенант вермахта, руководитель разведуправления армии «Восток», я вас верно понял?

Кемп молча кивнул.

— Да или нет?

— У вас же нет аппаратуры, зачем вам мой голос?

Штирлиц достал из кармана металлическую коробочку из-под сигарет; он взял ее на всякий случай, не очень-то полагаясь на то, что Кемп поверит.

— Вот она, — сказал он. — Кстати говоря, делают на ИТТ, только в Штатах, испанцам таких не показывают.

Глаза Кемпа снова сделались кроличьими. «Господи, как же вдавлен страх в их души, — подумал Штирлиц, — как безнадежно жить, когда каждую секунду опасаешься, что твое слово, хуже того, мысль могут быть зафиксированы на магнитную пленку и стать уликой против тебя, расплата за которую однозначна — смерть».

— Мы уже начали с вами работу, Кемп, так что, пожалуйста, не затягивайте ее попусту, вас ждет подруга… Да или нет?

— Да, — ответил Кемп шепотом.

— Штука, — Штирлиц тронул тот карман, куда положил коробочку, — берет голос на расстоянии двадцати метров, а шепот — с пяти. Вы сидите в трех метрах от меня, так что можете говорить еще тише… Кто меня выведет на Гелена? Мерк?