— Прекрати! Прекрати! Прекрати!

Наконец он отпустил ее. Голова Марлен кружилась. Она едва не потеряла равновесия. Заплетающейся походкой она подошла к креслу и упала в него. Во все глаза она смотрела на Джереми, грудь ее высоко вздымалась.

— Теперь, наверное, ты изобьешь меня, как этот делал Фриц, — сказала она, и это был не вопрос, а, скорее, утверждение.

Джереми взглянул на нее, медленно покачал головой.

— Ты именно этого добиваешься, не так ли? Ведь только так может быть удовлетворено твое чувство вины, которое сейчас испытывают все немцы.

Рот Марлен скривился в безобразной гримасе.

— Во всяком случае, я — это не она. Я не предлагаю себя сначала отцу, а потом — сыну. Я все знаю о француженках. Солдаты рассказывали мне, как женщины во французских городках бежали за ними по улицам, задирая свои платья.

К Джереми вдруг вернулось ледяное спокойствие.

— А ты ничего не перепутала? Когда ты рассказывала мне эту историю впервые, там были немецкие женщины и русские солдаты, а потом американцы.

— Вот оно что? Так ты уверен, что это я за тобой увязалась?

— А неужели есть сомнение? — Он холодно улыбнулся. — Помнишь, ведь это ты меня позвала.

Личный секретарь президента США поднялся из-за стола и протянул руку, приветствуя Джереми, которого только что ввели в кабинет. На лице его была улыбка.

— Я всегда рад вас видеть, конгрессмен.

Рукопожатие было крепким, но коротким. Джереми несколько удивило такое обращение, но вида он не подал. Секретарю было отлично известно, что он уже не имел чести быть членом этого высокого собрания.

— Садитесь, — любезно предложил секретарь, усаживаясь сам и подталкивая к Джереми ящичек сигар.

— Благодарю вас, но я привык к своим, — Джереми вытащил пачку сигарет.

Секретарь тут же приступил к делу.

— Президент с большим интересом прочитал ваши письма. По многим проблемам он разделяет вашу точку зрения, он просил меня передать вам его глубокую признательность.

Джереми кивнул, не сказав ни слова. В данной ситуации он должен был лишь слушать.

— Вопрос о вашем назначении обсуждался очень долго. В конце концов президент решил, что для вашего назначения еще не настало время.

— Вот как? Из беседы с сенатором я сделал вывод, что вопрос был решен положительно.

Тень слабой улыбки мелькнула на губах секретаря.

— Боюсь, что у сенатора сложилось неверное представление. Он ведь довольно молод, вы знаете, и иногда энтузиазм мешает ему замечать детали.

— Да?

Голос Джереми был лишен всяких эмоций. Секретарь оказался дураком. Сенатор действительно был довольно молод, но только не как политик. Политикой он занимался, можно сказать, с колыбели. И ни разу не было такого, чтобы он чего-то не понял.

— В нынешнем году у нас выборы, — как ни в чем не бывало продолжал секретарь. — И новый президент, само собой разумеется, захочет видеть вокруг себя своих людей. Поэтому, чтобы избежать временных назначений, чтобы, так сказать, тележка с яблоками благополучно добралась до конца пути, мы решили не делать их вовсе.

— Такого же мнения придерживается и президент? Брови секретаря поползли вверх. Он не любил, когда ему задают вопросы.

— Естественно, — ледяным голосом ответил он.

Сенатор уже ждал Джереми, и его тут же провели в кабинет.

— Ну как, конгрессмен?

— Ну как, сенатор?

— Джереми, нас подло обманули.

— Ты уже знаешь?

— Узнал сегодня утром. Непосредственно от президента. Старик сам позвонил мне.

— Почему же ты не предупредил меня? Для чего мне нужно было ходить туда?

Сенатор улыбнулся, и тут же лицо его стало очень серьезным.

— Я хотел, чтобы ты убедился в том, что я держу слово.

— Но ты же знаешь, что мне это и так известно.

— Спасибо.

— Интересно, кто же нас обошел?

— Нет нужды гадать, — ответил сенатор. — Это не президент и не Госдепартамент. Значит, остается единственный вариант.

— Наш друг секретарь? Сенатор кивнул.

— Но почему? Я всегда ладил с ним.

— По-моему, ему просто не нравятся выпускники Гарварда. Этот сучий потрох учился в Йельском университете, ты же знаешь. Мне очень жаль, Джереми.

— Все в порядке, — Джереми пожал плечами. — Попытка была предпринята хорошая.

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю. Как-то еще не думал.

— В съезде будешь участвовать?

— Обязательно. Такое событие нельзя пропустить.

— Мы отстаем от Стивенсона.

— Думаешь, им удастся уговорить Эйзенхауэра?

— По-моему, это не потребует значительных усилий. Они согласны идти даже за Тафтом, но больше всего они хотят победы. Нет, это будет Эйзенхауэр.

— Он воспримет это как должное.

— Видимо, да, — задумчиво отозвался сенатор. — А это не самое лучшее, так как я знаю, что Стивенсон был бы отличным президентом. — Внезапно он посмотрел на Джереми. — Нам нужна исключительная поддержка Конгресса, вся, которую мы только сможем обеспечить. Тебе еще не поздно туда вернуться, ты же знаешь.

— Спасибо, но нет, — Джереми покачал головой. — Эта игра не для меня. Я всего лишь любитель. Куда мне до вас, профессионалов.

— Если победят республиканцы, — сказал сенатор, — я в течение долгого времени буду бессилен что-либо для тебя сделать.

— Понимаю, не беспокойся. Сенатор поднялся.

— Ну что ж, когда остановишься на чем-нибудь, дай мне знать. Может, на этот раз от меня будет больше толку.

Джереми тоже встал.

— Конечно. В ближайшее время мне нужно будет принять какое-то решение, иначе мой старик начнет меня пилить.

— Все ясно, — усмехнулся сенатор. — Знакомая картина.

Случилось так, что предложением сотрудничать с прессой Джереми оказался обязанным отцу. Об этом поведал ему некий издатель за обедом в «21».

— Прошлым вечером, — рассказывал он, — я был в доме твоего отца на ужине. Зашел разговор о французской политике, и твой отец, чтобы развить свою точку зрения, вытащил пачку твоих писем. Я прочел одно. Оно меня заинтриговало. Прочел другое, третье. В конце концов я попросил разрешения унести с собой их все. Я не спал до трех утра — читал. Первой моей мыслью было: отличная подборка для книги! Ты умеешь писать! Но потом я подумал, нет, в них самое ценное то, что написаны они по горячим следам, написаны очевидцем, а с таким восприятием и слогом человеку следует делать только одно — писать в газету. Это тебя не привлекает?