Принц Уэльский, раздосадованный тем, что не получает денег, которые ему был должен дон Педро, прислал в Толедо трех послов, чтобы предъявить счет за военные расходы.

Дон Педро спросил Мотриля, как быть с эти новым затруднением.

— Христиане очень любят пышные церемонии и праздники, — ответил Мотриль. — Если бы у нас были быки, я посоветовал бы устроить великолепные бои, но, поскольку их больше не осталось, надо придумать что-нибудь другое.

— Что именно? Говорите.

— Эти послы едут требовать от вас денег. Все Толедо ждет вашего ответа. Если вы откажетесь платить — это значит, что казна ваша пуста и вы больше не сможете рассчитывать на толедцев.

— Но я не могу расплатиться, у нас не осталось ни флорина.

— Мне прекрасно это известно, ваша светлость, ибо я ведаю финансами. Однако недостаток денег можно возместить, если пораскинуть умом.

Вы пригласите послов торжественно явиться в собор. Там, в присутствии всего народа, который будет зачарован, увидев ваши царственные одежды, золото и драгоценные камни церковного убранства, богатые доспехи, а также полторы сотни лошадей, что в городе покажутся невиданными животными вымершей породы, вы спросите их:

«Господа послы, располагаете ли вы всеми полномочиями, чтобы вести со мной переговоры?»

«Да, — ответят они, — мы представляем его светлость принца Уэльского, милостивого нашего повелителя».

«Превосходно! — скажете вы. — Значит, его светлость требует ту сумму, которую, как мы условились, я должен буду ему выплатить?»

«Да», — ответят они.

«Я признаю долг, — скажете вы, мой государь. — Но мы с его светлостью договорились, что взамен суммы, каковую я должен, я получу покровительство, союз и сотрудничество англичан».

— Но я же получил их! — вскричал дон Педро.

— Да, но вы больше не располагаете ими и рискуете получить совсем обратное… Поэтому прежде всего от англичан надлежит добиться нейтралитета: ведь если вам, наряду с армией Энрике де Трастамаре и бретонцами под водительством коннетабля, придется еще сражаться с вашим кузеном, принцем Уэльским, то вы, государь мой, пропали, и англичане сами заплатят себе, содрав с вас три шкуры.

— Они откажутся помогать мне, Мотриль, потому что я не смогу заплатить.

— Если бы они хотели отказаться, то уже отказались бы. Но христиане слишком самолюбивы, чтобы признаваться друг другу в своих ошибках. Принц Уэльский предпочел бы потерять все деньги, которые вы ему должны, но делать вид, что с ним расплатились, нежели получить долг тайком от всех… Позвольте мне договорить… Поэтому, когда послы будут требовать от вас долг, вы ответите им:

«Мне грозят военными действиями со стороны принца Уэльского… Если это произойдет, я лучше предпочту потерять все мое королевство, чем сохранять хотя бы намек на союз с таким вероломным государем. Поклянитесь же мне, что его светлость принц Уэльский, начиная с этого дня, два месяца держит свое слово (до того как он обещал оказывать мне помощь, принц собирался сохранять нейтралитет), и через два месяца, клянусь вам на Евангелии, я расплачусь с вами, деньги для этого уже собраны».

Послы заплатят вам, чтобы получить разрешение быстрее вернуться к себе; и народ ваш будет рад, вздохнет с облегчением, убедившись, что ему больше не угрожают новые враги, а съев своих лошадей и мулов, он сожрет всех крыс и ящериц Толедо, благо их предостаточно из-за близости гор и реки.

— Ну а что будет через два месяца, Мотриль?

— Вы расплатиться не сможете, это верно, но вы выиграете или проиграете сражение, которое мы хотим дать. Через два месяца вам, победителю или побежденному, больше не нужно будет расплачиваться с вашими долгами: если вы победите — вам дадут сколько угодно кредитов, если проиграете — то с вас вообще нечего будет взять.

— А как же моя клятва на Евангелии?

— Вы часто говорили о том, что хотите перейти в магометанство, это будет, мой государь, хорошая возможность. Раз вы предались Магомету, вам больше нечего будет делить с Иисусом Христом, чужим пророком.

— Мерзкий язычник! — пробормотал дон Педро. — Как ты смеешь давать подобные советы!

— Смею, потому что ваши преданные христиане вообще не дают вам советов, — возразил Мотриль. — И посему мои советы ценны вдвойне.

Дон Педро, все хорошо обдумав, в точности выполнил план Мотриля. Церемония была грандиозной; толедцы забыли о голоде, узрев великолепие двора и роскошь военных доспехов.

Дон Педро проявлял такое великодушие, произносил такие прекрасные речи и клялся так торжественно, что послы, заверив его в невмешательстве англичан, выглядели такими радостными, словно с ними расплатились наличными.

«Для меня все это неважно, — убеждал себя дон Педро. — Этот долг умрет вместе со мной».

Ему повезло больше, чем он надеялся, ибо, как обещал Мотриль, по реке Тахо прибыли крупные подкрепления африканцев и прорвали враждебное окружение, что позволило накормить город; таким образом, дон Педро, собрав свои силы, оказался во главе восьмидесятитысячной армии, куда входили как евреи, так и сарацины, португальцы, кастильцы.

Во время всех этих приготовлений к войне он держался обособленно, тщательно оберегая свою персону и ни в чем не полагаясь на волю судьбы, которая могла одной случайностью разрушить задуманный и подготовленный им сильный удар по врагу.

Дон Энрике, напротив, уже организовывал управление, словно законно выбранный, утвердившийся на престоле король. Он желал, чтобы на другой день после битвы, принесшей ему корону, его королевство было таким же прочным и благополучным, словно долго жило в мире.

Аженор, пока дон Энрике и дон Педро предавались своим маневрам, не спускал глаз с Монтеля и, благодаря щедро оплачиваемым соглядатаям, знал, что Мотриль, расположивший кордон войск между замком и Толедо, почти каждый день отправлялся на быстром как ветер берберийском скакуне проведать Аиссу, окончательно залечившую свою

Он всеми способами пытался проникнуть в замок или дать знать о себе Аиссе, но безуспешно.

Беспрестанно думая об этом, Мюзарон тоже пребывал в лихорадочном возбуждении.

В конце концов Аженор стал видеть спасение лишь в скором генеральном сражении, которое позволило бы ему собственноручно убить дона Педро и живьем взять Мотриля, чтобы в качестве выкупа за жизнь гнусного мавра он мог получить свободную и невредимую Аиссу.

Страстная навязчивость этой сладостной мысли, этой неотступной мечты утомляла мозг молодого человека. Он испытывал глубокое отвращение ко всему, что не имело отношения к наступательным решительным военным действиям; он входил в совет командиров, на котором неизменно предлагал снять осаду и навязать дону Педро генеральное сражение.

В совете он сталкивался с серьезными противниками, ибо армия дона Энрике не превышала двадцати тысяч человек и многие офицеры полагали, что было бы безумием рисковать и потерять свое несомненное преимущество.