Папский коридор длиннее, чем день без хлеба. Стук каблучков Мерче звучит почти гротескно, но она и бровью не ведет, такая уж она, эта Мерче. Такая же разумная и невозмутимая, как и прежде. Из-за того, что мужчина с гладко выбритым затылком и похожими на клещи руками бесцеремонно отстранил ее от папы, она так и не смогла сказать я творю добро, ваше святейшество, у меня евангельское чувство справедливости; за все надо платить, ваше святейшество, и если кто-то в этой жизни расплачивается за что-то, значит есть за что, вы же меня понимаете; я никогда не действую из материальных соображений или ради собственной выгоды, потому что я, слава богу, богата и у меня нет жажды обогащения. Я лишь жажду справедливости для своих близких и вечной памяти для мужчины, которого по-настоящему любила, и вот я добилась своего, вы причислили его к лику Блаженных и однажды канонизируете, и тогда все смогут убедиться в том, что я всегда избираю лучший путь. Ориол был хорошим человеком, но сейчас некоторые пытаются оклеветать его, рассказывая небылицы о его жизни. Прекрасно, что отныне Церковь обрела еще одного блаженного. И если я однажды поклялась, что добьюсь беатификации Ориола, то теперь моя клятва исполнилась. Отпустите мне все мои грехи, святейшество. Вы, лично вы. Вы, тот, кто служит мессу в храме Святого Петра. Вы, наместник Христа на Земле.

– Хватит! Нет! Не делай этого!

Каждый день Элизенда входила в церковь Сант-Пере в Торене, решительным шагом преодолевала три ступеньки, ведущие вниз, и каждый день она опаздывала на одну секунду, всего на одну секунду, и это был ее вечный ад, я никогда не прощу тебя за то, что ты не защищался и позволил себя убить. Никогда.

– Что ты сделал? – всякий раз кричала она Валенти Тарге, у которого в руке все еще дымился пистолет.

– Я выполнял приказ, – всякий раз отвечал ей Тарга, протирая рукоятку оружия и глядя на Элизенду с новой ненавистью в глазах.

На выходе, у портика Апостольского дворца, мирно пасясь на брусчатке, их поджидает лимузин. Семейная группа, сплотившаяся вокруг сидящей в инвалидном кресле сеньоры в черном, на несколько секунд замирает на верхней площадке лестницы, словно в ожидании группового снимка, который им вряд ли еще когда-нибудь доведется сделать в таком составе. Все это сеньора видит из своего вечного мрака. Приглашаю вас на обед, с некоторой опаской произносит она.

– У меня работа, мама. – Марсел склонился к матери и говорит полушепотом.

– Здесь, в Риме?

– Да.

– Что ж, передай привет Саверио Бедоньи. – К остальным фигурантам семейного фото: – А у вас какие планы, вы придете?

– Будьте добры, вы не могли бы вызвать мне такси? – практически первые ледяные слова, которые Мерче произнесла за весь день.

– Рома, пусть ей вызовут такси. – Повернув голову в другую сторону: – А ты, Сержи?

– У меня встреча, бабушка.

– Но в Риме нет волн.

– В Парамарибо. Меня ждут там через сутки, и я не могу обмануть их ожидания.

– Естественно.

– До свидания, мама.

– До свидания, бабушка.

– Сержи, знаешь что? Я, пожалуй, поеду в аэропорт с тобой.

– Да, мама.

– Отпусти такси, Газуль.

– Хорошо.

– А что ты, Рома? У тебя тоже работа?

– Я полностью в твоем распоряжении.

Сеньора без видимых усилий встает. Кто-то отодвигает кресло, и дрожащие руки Газуля поддерживают ее под руку. Она тихим голосом говорит:

– Итак, мы остались одни?

– Да.

– И никого больше?

– Нет. Только мы с тобой.

– Отмени обед.

– Мы не будем обедать?

– Я хочу прилечь. У меня пропал аппетит.

– Как пожелаешь, Элизенда.

66

Длинный, сверкающий, с тонированными стеклами бесшумный «мерседес» мягко притормозил возле офиса ООО «Марбрес Серральяк», в полуметре от стены, словно боялся запачкать пылью сияющий кузов. Водитель шикарной машины вышел из нее и почтительно открыл заднюю дверцу. Из «мерседеса» показались изящные ножки, обутые в безупречные черные туфли с серебряными пряжками, которые решительно ступили на землю.

Уже много лет он не встречался лицом к лицу с Элизендой из дома Грават. Он еще не видел ее ослепших глаз, которые она скрывала за дымчатыми стеклами очков, хотя жил прямо напротив нее, на противоположной стороне Главной площади, в двух шагах, но на расстоянии тысячи долгих историй. Она встала прямо перед ним, и по обе стороны от нее тут же разместились два мужчины: водитель и такой же худой и болезненный человек, как она, которого я видел много раз, но до сих пор так и не знаю, кто он, родственник или нет.

– Сеньора хочет посмотреть кенотаф, – сказал родственник, или кто он там.

– Это не кенотаф. Это мемориальный памятник.

– Это не важно.

Серральяк провел их внутрь мастерской. Жужжавшая где-то в глубине циркулярная пила надрывала барабанные перепонки. Каменщик вскинул руку, и пила дисциплинированно умолкла. Из освещенного кабинета вышла Амелия и, увидев, кто к ним пожаловал, расплылась в улыбке от уха до уха.

– Мы как раз сейчас грузим его в грузовик.

Дама склонила голову в сторону родственника, или кого там. Тот категоричным тоном произнес:

– Пусть его снимут с грузовика.

Есть интонации, которые не допускают возражений. Три тонны мемориального памятника были сняты с грузовика и вновь водружены в центре мастерской, и Сеск с трудом сдержал проклятие, поскольку они ко всему прочему потребовали снять весь крепеж и упаковку. Тогда Элизенда из дома Грават в сопровождении обоих мужчин подошла к плите и приложила руку к шероховатой поверхности гранита. Сначала одну, потом другую. И я знаю, в этот момент ей страстно захотелось вновь обрести зрение. Она уже давно смирилась со своей слепотой и приспособилась к вечной черноте взгляда, возможно, потому, что мысленно продолжала жить интенсивной, максимально насыщенной жизнью, не отвлекаясь на визуальные раздражители. Но в это мгновение она страстно желала прозреть, я хочу видеть, Ориол, чтобы понять, сделали ли они в точности так, как я распорядилась сделать этот памятник для тебя. Устремив взор в прошлое, она обошла вокруг монумента. Обойдя его со всех сторон, приблизилась к мраморной пластине и с помощью кончиков пальцев букву за буквой жадно прочла выгравированную надпись, которую родственник, или кто он там, нашептывал ей на ухо. Тщательно изучив ее сверху донизу, она повернула голову и спросила из своего мрака Серральяк? Серральяк здесь?

– Да, слушаю вас, – сказал Серральяк, злясь на самого себя, потому что обратился к ней на «вы».

– Большое спасибо. Это в точности то, что я хотела. Тебе дали инструкции относительно размещения памятника?

– Да-да. Напротив школы. Мы уже заложили фундамент.