Она помолчала, задумчиво двигая челюстями и оглядывая пропеченную солнцем парковку.

– Года два назад учился у нас один мальчик, – заговорила она снова, бегло глянув на меня. – Хауи Гибсон Четвертый. Одевался как премьер-министр. Наверное, по-другому просто не умел. Четвертый в роду – а, как известно, продолжения обычно не имеют успеха у публики. Через два месяца после начала осеннего семестра мать нашла его повесившимся – вбил крюк у себя в комнате. Я огорчилась, конечно, когда узнала. Но не удивилась. Его папа – третий в династии, сам-то не великое творение природы. Приезжал за сыном в громадном черном автомобиле. Мальчик садился сзади, как будто папа – шофер. Так и уезжали, ни слова друг другу. – Эва хмыкнула. – Когда все случилось, мы открыли его шкафчик. Изнутри на дверце были приклеены разные картинки с чертями и перевернутыми крестами. Оказалось, он был одаренный художник, но что касается темы… Скажем так: поздравительные открытки у него бы вряд ли кто заказал. Словом, признаки есть всегда. Я не специалист в этой области, но считаю, самоубийство ни с того ни с сего не бывает.

Она еще помолчала, глядя в землю и на свои фиолетовые туфли.

– Безусловно, у Ханны не все в жизни было гладко. Иногда она допоздна засиживалась в школе, хотя зачем бы? История кино, что там готовиться-то, сунул DVD в плеер, и все тут. Мне кажется, ей просто хотелось поговорить с кем-нибудь. И закидоны свои у нее были. В начале учебного года каждый раз уверяла, что последний год работает. «А потом все! В Грецию поеду». Я ей: «Что тебе делать в Греции»? А она: «Любить себя». Надо же! Обычно я эту психологическую ерунду на дух не переношу. Никогда не покупала книжки по аутотренингу и прочему. Тебе уже за сорок, а ты до сих пор не научилась заводить друзей и общаться с людьми? Ты все еще нищий папа, а не богатенький папик? Ну так я тебя огорчу: и дальше то же самое будет.

Эва рассмеялась, но смех вдруг сорвался и упорхнул. Она повернула голову, глядя ему вслед – туда, где солнце пряталось за деревьями, прикрываясь обрывками облаков.

– И это еще не все, – продолжила Эва, не прекращая жевать с открытым ртом. – У нее в молодости случилась какая-то драма. Что-то связанное с молодым человеком и с ее подругой… Она не вдавалась в подробности, но говорила – не было дня, когда бы она не терзалась из-за того, что сделала. Уж не знаю, что там такое натворила… В общем, она грустила, сомневалась в себе, но и покрасоваться любила. А такие не вешаются. Жалуются, ноют, однако в петлю не полезут. Некрасивая это смерть.

Эвита снова засмеялась, на этот раз – как будто с вызовом. Наверное, так она смеялась в своем первом радиоспектакле «Белое золото»[446] (о жизни хлопкоробов), бросая вызов халтурщикам-сценаристам и тяжеловесным генералам. Выдув пузырь жвачки, она сдавила его зубами – пузырь звучно лопнул.

– Что мне известно? Да разве можно знать, что у другого человека на уме? В начале декабря она просила неделю отпуска – хотела съездить в Западную Виргинию, навестить родных того человека, что у нее в гостях утонул.

– Смока Харви?

– Его так звали?

Я кивнула и тут кое-что вспомнила:

– Она ведь вас тоже приглашала тогда?

– Когда?

– В тот вечер, когда он умер.

Эва удивилась:

– Нет, я об этой вечеринке только задним числом узнала. Ханна расстраивалась очень. Говорила, что ночами не спит. Правда, отпуск так и не взяла. Сказала, что ей совестно встречаться с его семьей. Я ей говорила: надо научиться прощать себя. Вот у меня был случай – соседи поехали на Гавайи, а меня попросили за кошкой присмотреть. Такая пушистая была, прямо как из рекламы. Эта тварь меня ненавидела. Когда я подходила к гаражу ее покормить, она кидалась на сетку и висела, вцепившись когтями намертво. Однажды я нечаянно нажала кнопку от гаражной двери. Только дверь начала подниматься, тварюга пулей оттуда вылетела. Лапами землю пропахала, полоски остались. Я ее искала-искала, так и не нашла. Пару дней спустя соседи вернулись и нашли кошкин трупик на мостовой, прямо перед домом. Я, конечно, была виновата. Заплатила им за кошку. И сама какое-то время мучилась. По ночам снилось, что кошатина за мной гонится, бешеная, глаза горят, когти растопырены – полный набор. И все-таки нужно жить дальше, понимаешь? Необходимо обрести душевное равновесие.

Все-таки, видимо, сказалась трудная жизнь Эвиты – детство незаконнорожденной девочки в нищем селении Лос-Тольдос, психологическая травма в пятнадцать лет, когда она увидела обнаженного Агустина Магальди[447], тяжкий труд по продвижению к вершинам власти полковника Хуана Перона, круглосуточная работа в Министерстве труда[448] и в качестве президента женского крыла перонистской партии, разграбление государственной казны и закупки нарядов от Диора в массовом масштабе; все это в конечном итоге сделало ее непробиваемой, как асфальт. Конечно, в этом асфальте наверняка имелась трещинка – если туда попадет семечко яблони или груши, оно прорастет и пышно зазеленеет, но заметить со стороны эту крошечную слабинку практически невозможно. Эвита постоянно их отыскивает и ремонтирует.

– Смотри на жизнь проще, девочка! Взрослые – люди непростые. Признаюсь, мы не идеальны, да тебе-то что до этого? Веселись, пока молодая! Подрастешь, тогда и узнаешь, почем фунт лиха. А пока лучше смейся.