В отдаленных и суровых скандинавских землях, где еще не сложилась регулярная церковная служба и полностью соблюдать христианскую обрядность подчас было невозможно, возникали своеобразные смешанные обычаи. Об одном из них, также связанном с похоронами, рассказывается в «Саге об Эйрике Рыжем». Там говорится, что в «Гренландии, с тех пор как туда пришло христианство, людей приходилось хоронить в неосвященной земле в усадьбе, где [они] умерли». При похоронах в землю над грудью покойника вбивали столб. «И потом, когда приезжал священник, столб вытаскивали из земли, в дыру от столба вливали святую воду и совершали отпевание, хотя бы это было спустя много времени»[1047].

В сагах неоднократно упоминается об обычае так называемого неполного крещения[1048]. Судя по «Саге об Эгиле» (события X в.), этот обычай имел место не только в Скандинавии. В саге рассказывается, что, когда Эгиль и его брат Торольв прибыли в Англию, которая «была крещена задолго до того, как это [их прибытие туда] произошло», конунг-христианин предложил им принять неполное крещение. «Это был распространенный обычай у торговых людей и у тех, кто нанимался к христианам, потому что принявшие неполное крещение могли общаться и с христианами, и с язычниками, а веру они себе выбирали ту, какая им больше нравится»[1049]. В «Пряди о Токи» один из персонажей свидетельствует: «Я принял неполное крещение, потому что мне приходилось бывать то среди христиан, то среди язычников; но я верю в Белого Бога и теперь хочу креститься»[1050].

Описания самого обряда в сагах нет, но, по мнению современных исследователей, это было «оглашение» (лат. prima signatio), т. е. публичное объявление человека желающим креститься, своего рода «объявление о намерении» стать христианином. И если его последующее поведение устраивало церковь, где-то через два года он мог получить крещение[1051]. Очевидно, что этот обряд и своего рода испытательный срок были как бы компромиссом между «полным», т. е. настоящим, крещением и многобожием. Человеку предоставлялась возможность либо укрепиться в новой вере, дабы после крещения не изменять ей явно или тайно, либо остаться язычником; пока же он мог иметь дела с людьми обоих верований. Считалось, однако, что «неполному» христианину не следовало поручать важные дела, т. е. вполне доверять ему[1052]. Впрочем, и тайные язычники без труда приспособили свои три главных ежегодных жертвоприношения к Пасхе, Рождеству (Новому году) и одному из осенних христианских праздников[1053].

Все это неоспоримо свидетельствует, что в Скандинавии в течение, вероятно, двух столетий после введения христианства господствовало двоеверие.

Археологи обнаружили и замечательные вещные свидетельства двоеверия скандинавов после крещения. Это, во-первых, общая форма для изготовления оберегов, с двумя отверстиями для отливки крестов и одним — для отливки «молота Тора», в точности соответствующая найденным археологами подвескам[1054]. Во-вторых, это изображения на рунических камнях, где встречаются и разной формы кресты, и солярные знаки, а также кресты, вписанные в солярные знаки[1055].

Конечно, времена менялись, а с ними изменялись нравы и обычаи людей. После григорианских реформ (папа Григорий VII, 1075–1085), разрешавших вопрос о взаимоотношении между церковью и мирскими властями, обострилось внимание к отношениям в Скандинавии между «двумя мечами» Господа — светским и духовным, особенно к политической роли церкви. Обряд коронации конунгов, начиная с XII в., закрепил очевидный союз королевской власти и церкви на этапе становления их обеих[1056]. Церковь с самого своего проникновения в Скандинавию и на протяжении всего раннего периода стала опорой монархического режима, оказывала идеологическую и организационную поддержку возникающему феодальному строю, да и сама сделалась очень значимой социальной структурой и важным институтом средневекового общества. Постепенное проникновение канонического права, хотя и замедленное в условиях Севера, должно было воздействовать и на светское правотворчество. Сама же роль церкви в обществе зависела от степени государственного регулирования, от силы центральной власти и ее администрации; там, где последние были недостаточными, особенно на Готланде и в Исландии, церковь брала на себя ряд государственных судебных и административных функций.

Нельзя не отметить вполне определенное свидетельство саг относительно того, что сопротивление христианизации и стремление к сохранению языческих верований имели не только религиозную, но и социально-политическую мотивацию. В «Саге о фарерцах» знаток законов и колдун Транд становится на путь вооруженной борьбы против христианизации, которую свободным фарерцам приносят норвежские правители, заодно требуя платить им регулярную дань. Поэтому Транд, который велит своим людям убивать посланцев конунга, выступает в саге в ореоле героя. В XIII в. рассказы о сопротивлении фарерцев объединенным силам церкви и королевской власти были включены в саги о королях, внедрявших христианство, — Олаве сыне Трюггви и Олаве Святом[1057]. Известно, что свейские бонды во главе с местной родовой знатью, например в том же Упланде, где располагались Бирка и Сигтуна, еще в середине XIII в. с оружием в руках сопротивлялись введению регулярных налогов, как «отнятию у них свободы» (битва при Спарсэттре, 1247)[1058]. Социальная составляющая христианизации, несомненно, была очень важна.