я наклонился к нему говоря:

— Горло тебе своими руками вырву, скальд!

— Да… вырви… — сипит он, едва может говорить, полузадушенный мной, но глаза горят шальной яростью и ненавистью едва ли не большей, чем моя.

Задираешься?.. Я бью его в лицо. Хочу увидеть его кровь. Хочу увидеть, как он захрипит, попросит пощады, кто он, всего лишь скальд. Скоморох по-ихнему.

Но он смеётся! Силясь подняться, наклонил вперёд лицо, с которого закапала кровь, он смеётся!

— Особар! Ты бьёшь как трус, не как воин!

Я бросился было к нему, а он смотрит на меня, хохоча окровавленным ртом, кровь заливает ему лицо…

— Убью!

— Давай, Особар!

И я понял вдруг, как прозрел: он нарочно, он хочет быть убитым, чтобы ЕЙ развязать руки. Как я смог остановится?.. Ничего, я ещё отведу на нём душу.

Я иду в свой шатёр, куда привезли уже, конечно, Сигню. У меня сердце падает в живот, от одной мысли, что я сейчас увижу её…

Что это такое? У меня уже взрослые сыновья, а я как мальчик замираю, предвкушая встречу с женщиной. Да я и мальчишкой не замирал.

Она здесь, здесь, в моём шатре, в моём владении, в моей власти… Уже осознание этого заставило меня задрожать. В моём походном жилище появилось нечто необыкновенное, новое, иное — волнение, какого я не знал раньше…

Я остановился у входа, наблюдая за ней: она осмотрелась по сторонам без интереса и села устало на лавку у стола. Простое платье, чёрный платок. Незаплетённые волосы струятся вдоль спины, стянула съехавший набок повой.

Я видел беременных, как и все, разумеется. Моя жена бывала беременна всякий год. Но почему я не замечал никогда этой особой прелести?.. Прозрачной красоты в лице? Неизъяснимого света из глубины глаз?.. У этой — огромных, чуть ни на пол-лица.

Волосы её кажутся темнее, чем я помню, тяжёлой волной обтекают лицо. Опустила ресницы, длинные брови к вискам…

Облизала губы, Боги…

— Пить хочу, — еле слышно выдохнула она, заметив меня. — Дай напиться.

Я налил воды в кубок, подал ей. И смотрю, как она пьёт — жадно, до дна. Выпей меня так, Сигню, я переполнен тобой сверх пределов…

— Нашёл я тебя, однако, — сказал я.

Она вскользь взглянула на меня, лишь мелькнула синевой глаз, вытирая каплю упавшую с губ на подбородок:

— Рангхильдины проныры нашли, надо думать.

— Да уж, попросил сестрицу помочь. Она должна мне.

— Она тебе? — посмотрела на меня наконец-то. Не понимает моего намёка.

— Она должна была меня женить на тебе, а не своего сына.

Будто говоря: «а-а»… она качнула головой, отворачиваясь:

— Ты во власти всё той же идеи… Ох, Ньорд…. — выдохнула она. — Ничего не происходит, потому что кто-то этого захотел или не захотел. Всё судьба, разве ты не понимаешь?

— Я не верю в Судьбу.

Она засмеялась.

— Как ты можешь не верить в Судьбу, если зовёшься Особаром?

Тут уже я смеюсь:

— Я ловкий и хитрый, вот мне и везёт, только и всего.

— Ну-ну, — она повернулась к столу. — Может, накормишь хотя бы? С вечера не ела, дурно с голоду.

Я обрадовался, что она не ненавидит меня, не ярится, что согласна есть с моего стола, я боялся этого — обычной бабьей дурости: крика, упрёков, быстро угасающей борьбы, преходящей в покорность. Но дроттнинг Свеи передо мной, не обычная баба.

Приказываю принести.

— Легко носишь-то? — я кивнул на её живот, под свободными волнами платья.

— Не волнуйся. Скоро рожать. Повитухи-то есть у тебя?

— Откуда взяться повитухам? У меня войско, мужики да парни, баб нет.

Она качнула головой:

— Плохо дело, я себе не лекарь и не повитуха, помру, чем Сигурда будешь пугать?

— А я не для Сигурда тебя искал, — сказал я, глядя на неё.

Но она будто и не слышит моих слов, не замечает огня в них.

Принесли еды: холодного мяса, лепёшек, молока, ягод ещё много в лесах… Мне приятно разделить с ней трапезу. Но поела она немного, больше было разговору.

— Сигню, я не хочу, чтобы было как в прошлый раз, — сказал я. Я правда хочу по-хорошему. — Я нашёл тебя, ты — моя теперь. Ты должна стать моей дроттнинг. Ты не можешь быть женой своего брата.

Но она лищь отмахнулась, не глядя на меня:

— В этот Рангхильдин бред никто не верит.

— Пускай не верят, ты-то знаешь, что это правда, — я вытер рот, отодвигаясь от стола вытянув руки.

На это она не сказала ничего.

— У Свеи новый конунг.

— Ну и бери себе новую дроттнинг, новый конунг! Я-то на что тебе?! — она глянула на меня устало.

— Ясно, на что.

Она прыснула и засмеялась, отворачиваясь от стола, волосы блестящей волной по спине до самой скамьи, концами соскальзывают с неё…

— Да ты что, Ньорд, шутишь, я погляжу? Посмотри на меня! На что я сейчас гожусь?

— Ничего, сгодишься. Со скальдом своим спала же.

Она почти вздрогнула и перестала смеяться, а потом, вдруг изменившись в лице, усмехнулась нахально:

— Так что же? Бояну можно всё, он умеет.

Нарочно злит меня, как и он давеча.

— Можно, значит?! — мой мозг зазудел гневом… — Что ж… Значит и Сигурду понравится весть об этом!

Она не смеётся больше, отвернулась, устало прикрыв глаза тяжёлыми веками.

— Я не хочу насиловать тебя… — тихо говорю я.

— Так не насилуй, отпусти к Сигурду, чего проще, — равнодушно ответила она.

— Поздно, Сигню. Я разрушил всю Свею, чтобы теперь отпустить тебя к Сигурду?

— Что тебе остаётся? Я не буду твоей дроттнинг, потому что я — его.

— Какая разница, он или я? Хочешь строить свои лекарни и школы, строй, я помогу тебе.

Она повернулась и долго смотрит на меня. Потом говорит:

— Дело не в моих желаниях, Ньорд. Мы строили Свею с Сигурдом вместе, такой, какой видели её в своих мечтах. Мы вместе. Не выполняя желания друг друга, а следуя своим. Нам с ним по дороге.

— Так веди, я пойду за тобой.

Она покачала головой.

— Я не могу. Одна, без него, я ничего не смогу. И не хочу.

— Да почему?! — я начинаю злиться сильнее, потому что не понимаю её. Опять эти их бредни! — Только не надо мне про любовь рассказывать, конунги не живут любовью!

Сигню молчала на этот раз долго, потом сказала всё же:

— Мне много раз говорили это. И я даже почти поверила в это… Только знаешь… Ничто не имеет смысла без любви, — она посмотрела на меня. — Ты не любил никогда?

Я не выдержал и заорал на неё, ударяя руками в столешницу, дрякнули