К лету 1914 года каждая из сторон (Франция и Россия против Германии и Австро–Венгрии) чувствовала себя готовой к схватке и не сомневалась, что другая вот–вот выступит 28 июля 1914 года Австрия, подстрекаемая Берлином (и использовавшая как предлог убийство в Сараево эрцгерцога Франца- Фердинанда), объявила войну Сербии и начала бомбардировки Белграда. 1 августа, в ответ на немедленно изданный царский указ о мобилизации, Германия объявила войну России. На следующий день Германия уведомила нейтральную Бельгию, что та должна согласиться на интервенцию немецких войск, имеющих целью помешать французскому вторжению, а 3 августа Франции была официально объявлена война. Все происходило в точности как планировали Австрия и Германия, единственным камнем преткновения оставалась реакция Британии, обладавшей сравнительно немногочисленной армией и огромным и мощным военным флотом. Германия, возможно, рассчитывала, что Великобритания останется в стороне от конфликта, однако британское правительство, поддерживаемое большинством населения, решило взять на себя гарантии бельгийского нейтралитета. 5 августа 1914 года все главные европейские державы официально находились в состоянии войны.

Объявление войны преисполнило все стороны небывалого оптимизма. Письма, дневники и воспоминания передают ощущение радости и освобождения, принесенное вестью о том, что словесные баталии наконец закончены и пришло время для настоящего испытания сил. Германские полководцы чувствовали неуязвимость своей нации для любого врага, а русские полагали, что смогут достичь Берлина быстрее, чем немцы Парижа. Политики левого фланга, для которых антимилитаризм был частью идеологии, утешали себя мыслями, что начавшаяся война станет «войной, которая покончит совсеми войнами». На страницах «Пэлл–Мэлл газетт» Дж. Л. Марвин писал: «Мы должны принять участие в том, что положит конец культу войны. Тогда, после кровавого дождя, быть может, воссияет наконец в небесах великая радуга и откроет людям глаза. И возможно, после битвы Судного дня воистину не будет не одной битвы». Другие, которых, правда, было меньшинство, едва могли поверить, что Европа, словно в гипнотическом оцепенении, позволила втянуть себя в войну, в которой сошлись все главные державы континента.

Охвативший массы восторг не мог долго соседствовать с реальностью окопной войны, которая безжалостно обнажила иллюзорность мира идиллической мужественности и личного героизма. Война стала осуществившимся кошмаром, кровавым месивом, в которое смертоносное порождение военной индустрии превращало миллионы человеческих жизней и в котором невозможно было разобрать человеческих лиц. Артеллеристы никогда не видели тех, кого они убивали, пехотинцы никогда не видели тех, кто их убил. Несмотря на жестокие потери, скопившаяся в предшествующие десятилетия ксенофобия не позволяла идти на уступки или переговоры ради мира, даже тогда, когда война, казалось, зашла в тупик.

К концу 1914 года весь франко–германский фронт был исчерчен линиями траншей, а необъятные территории западной России превратились в огромную хаотическую зону боевых действий. Наступление или отступление сделались одинаково невозможными без серьезных потерь в живой силе. Тем не менее по окончании первой фазы война получила новый импульс, ставший результатом массированного перепрофилирования индустрии конфликтующих сторон на военное производство. Теперь участником войны сделался каждый гражданин без исключения — либо как сражающийся на фронте солдат, либо как винтик в машине, обеспечивающей военные нужды, либо как потенциальная жертва беспорядочного огня на прифронтовых территориях и нападений на торговые суда. Европейские державы перевели дыхание только для того, чтобы с новыми силами кинуться в схватку Последовавшие разрушения посрамляли любые прогнозы, включая те, что принадлежали наиболее пессимистически настроенным военным экспертам — ибо даже они не могли предсказать, что нации Европы, оказавшись в патовой ситуации, будут продолжать безостановочно бросать в топку войны людей, деньги и технику.

Поскольку продление взаимного истребления сделалось вопросом национального выживания, в каждой стране гражданское население и гражданские институты были поставлены на службу войне и военному руководству. В Германии социал–демократы в рейхстаге нарушили обещание сопротивляться капиталистической войне и встали на сторону ура–патриотов. В августе 1916 года страна практически превратилась в военную диктатуру под началом генералов фон Гйнденбурга и Людендорфа, в которой кайзер играл декоративную роль и в которой каждый мужчина от 17 до 60 лет подлежал призыву. Французский парламент в начале конфликта объявил перерыв в своей деятельности на неопределенный срок и передал все рычаги управления машиной воюющего государства маршалу Жоффру. Тот убедил депутатов и правительство покинуть Париж ради собственной безопасности и оставаться в Бордо, пока обстоятельства не позволят им вернуться — в посещении фронта было отказано даже военному министру. Британский премьер Герберт Асквит в попытке объединить все политические партии, на время войны назначил карьерного генерала лорда Китченера на традиционно гражданский пост государственного секретаря. тем самым дав армейской верхушке еще большую свободу от контроля со стороны демократического правительства. В России царь лично принял на себя обязанности главнокомандующего, а в Австро–Венгрии объявление войны сплотило вокруг фигуры императора разноязычные и еще недавно проявлявшие непокорство народы. Австрийский рейхсрат самораспустился в марте 1916 года на весь срок конфликта, оставив распоряжаться ресурсами страны известного своей воинственностью начальника генерального штаба. Основное содержание политической истории Первой мировой для всех участвовавших в ней держав свелось к тщетным усилиям политиков вернуть контроль над генералами.

Катастрофические людские жертвы в 1914–1918 годах объяснялись не только уровнем развития военной техники, но и тактической слепотой армейского начальства. Большинство генералов имели в своем багаже опыт колониальных войн, где противной стороной выступали плохово оружейные туземцы; никто из них не участвовал в войне, где единственным наступательным оружием была винтовка пехотинца, зато оборона поддерживалась механизированной громадой артиллерии и пулеметов, подступы к которой к тому же преграждали ряды колючей проволоки. Колоссальный прирост населения в Европе означал, что в 1914 году пушечным мясом для военных стратегов были готовы стать миллионы мужчин призывного возраста. Вера в лобовую атаку, в ходе которой господство на поле боя почти всегда выигрывалось превосходством в численности пехоты, стала причиной целого ряда знаменитых военных катастроф: 1 июля 1916 года британские полки на реке Сомме начали генеральное наступление» которое в первый же день стоило им 20 тысяч убитыми и 40 тысяч раненными, — к ноябрю, ценой потери 400 тысяч человек, британцам удалось углубиться на территорию врага на жалких восемь миль.

К 1916 году на фронтах стали набирать силу солдатские волнения, а политики Германии, Британии, Франции и России все чаще начали высказываться против дальнейшего продолжения войны. Как бы то ни было, несмотря на невообразимые потери, еще в начале 1917 года воюющая армия поддерживала дисциплину в своих рядах. Перелом в войне наступил в апреле 1917 года, когда Соединенные Штаты, сочтя Германию угрозой для своего торгового флота, присоединились к Британии и Франции. В том же месяце по всему Западному фронту взбунтовались французские солдаты, заявившие, что больше не будут участвовать в самойубийствен- ных наступательных операциях. Маршалу Петэну удалось восстановить порядок, но лишь ценой отказа от наступлений. В марте 1917 года российский император Николай II вынужденно отрекся от престола на фоне широкого недовольства продолжающейся войной, а в октябре (ноябре по новому стилю) того же года партия большевиков устроила переворот, в результате которого было свергнуто конституционное правительство. В декабре новые российские власти подписали с Германией перемирие.