На той же «распродаже» можно было приодеться – гардероб Мусиных-Пушкиных расходился быстрее обстановки. Василий Татищев купил себе суконный «коришневой» подбитый гродетуром кафтан с камзолом из золотой парчи «с шелковыми травами по пунцовой земле» (50 рублей), а другой уступил майору гвардии Никите Соковнину. Купцы покупали костюмы попрактичнее и попроще – за 10–15 рублей. Но всех превзошел лекарь Елизаветы, будущий герой дворцового переворота 1741 года и лейб-медик Арман Лесток: он скупал подряд дорогие парчовые кафтаны по 80 рублей, «серебряные» штаны, поношенные беличьи меха, галуны, бумажные чулки, полотняные рубахи (60 штук за 60 рублей). Судя по мелькавшим в деле фамилиям, представители столичного бомонда вполне могли встречаться в бывших графских палатах экипированными в одежду с его плеча. Капитаны и поручики гвардии приобретали платья, юбки, шлафроки, кофты, фижмы, «шальки» и белье – надо полагать, чтобы порадовать своих дам; капрал-гвардеец Тютчев сторговал даже «ношеные» и «ветхие женские рубахи».

«Дело» герцога Бирона, скоро последовавшего за графом в крепость и ссылку, включает огромный список конфискованного имущества, привести который даже вкратце нет возможности. Из его палат вывозилась многочисленная мебель – столы, кресла, зеркала и огромная французская дубовая кровать герцога. Из горы посуды выделялись отдельно хранившийся золотой сервиз и несколько серебряных, одним из которых семейство опального фаворита продолжало пользоваться в Шлиссельбурге. Герцог был явно неравнодушен к фарфору и другим китайским редкостям – среди них имелись «53 штуки медных больших и малых китайских фигур». Его покои украшала живопись, которую в ту пору еще не научились ценить: «присяжные ценовщики объявили, что оной цены показать не могут для того, что такими вещами не торгуют и художества живописного не знают».

В баулы, чемоданы и сундуки укладывали гардероб, в том числе ценнейшие меха горностая и соболя («пупчатые» и «из шеек собольих»); парадные, обычные и маскарадные костюмы; камзолы, шляпы, перчатки. Будучи законодателем мод, герцог хранил запас разнообразных дорогих тканей («штуки» камки, бархата, штофа, атласа, тафты), лент и десятки аршин драгоценного позумента. Фаворит тщательно заботился о своей внешности – среди его вещей почетное место занимали изысканные туалетные столики, наборы ножниц, щеточек, гребенок, зеркал; герцогские зубочистки были из чистого золота.

Сразу же после ареста Бирона строительство его дворцов в Курляндии было прекращено, рабочих и мастеровых отозвали в Петербург. Туда же прибывали барки с добром из герцогских владений: вывозилась обстановка недостроенных дворцов в Митаве и Рундале – мебель, паркетные полы, посуда, запасы рейнских, португальских и венгерских вин. Из имений герцога доставляли голландских коров и более двух сотен лошадей с Вирцавского и других заводов. Вместе с художественными ценностями привезли прибывшего по приглашению Бирона венецианского художника «грека Николая Папафила».[759]

По сравнению с имуществом герцога конфискованный скарб его братьев кажется весьма скромным – он представлял собой типичный набор вещей холостяков-военных: винный погреб с бутылками венгерского и бургундского, разнообразное огнестрельное и холодное оружие, седла и прочая конская упряжь, мундиры, курительные трубки, походные принадлежности. Густав тянулся за братом-фаворитом – в его гардеробе было много дорогой одежды, а на конюшне стояли 44 лошади и верблюд. Бравый гвардеец хранил православные иконы в память об умершей любимой жене, а у грубого вояки Карла среди амуниции имелось «кольцо золотое с волосами» – надо полагать, свидетельство юношеского романтического увлечения.

«Бироновские пожитки» прибывали в Петербург из его имений и дворцов вплоть до 1762 года. Императрица Елизавета, к примеру, отобрала из них для себя и своих придворных несколько сундуков с наиболее красивыми вещами – всего на 7 598 рублей; в ее покои перекочевали два комода, две дюжины стульев, два стола. В свои московские дворцы она отправила 48 зеркал, семь комодов, люстры, подсвечники-бра и прочую мебель. Бывшие вещи Бирона (шелковые обои, часы и фарфор) украсили Коллегию иностранных дел и посольские резиденции. Восточные ткани и собольи меха были преподнесены в качестве подарка невесте наследника престола – будущей Екатерине II. Но даже спустя 20 лет конфискованное добро еще имелось в столь значительном количестве, что им интересовались придворные, а самому вернувшемуся из ссылки хозяину было что возвращать.

Сразу же объявились просители «разных чинов» с имущественными претензиями к вчерашнему всесильному временщику. Избитый Волынским поэт Василий Тредиаковский жаловался на невыдачу ему при герцоге возмещения за публичные оскорбления со стороны казненного министра. «Изнурившемуся на лечение» придворному сочинителю пожаловали за побои 720 рублей – сумму, вдвое превосходившую его годовое жалованье. Иск к Бирону предъявили Академия наук за взятые им бесплатно книги (на 89 рублей) и отдельно профессор Крафт, который «поданным своим доношением представлял, что он трех бывшего герцога Курляндского детей несколько лет математике учил, и за сей труд свой от бывшего герцога на всякой год по сту рублев получал, а за прошлый 1740 год ничего ему не выдано».

Курляндец, как и полагалось настоящему вельможе, расплачиваться не спешил: сохранились списки его долгов мяснику, свечнику, башмачнику, парикмахеру, портному, часовщику, столярам, придворному гайдуку, какому-то «турке» Исмаилу Исакову – всего на 13 289 рублей, включая 1 099 рублей долга собственному камердинеру Фабиану и 13 рублей 19 копеек – крестьянину Агафону Добрынину за петрушку и лук. На широкую ногу жил и брат фаворита Густав – только «по крепостям и векселям» за ним числилось 7 588 рублей долга, да еще пяти кредиторам он был должен 8 644 рубля, не считая тех претензий, на которые «явного свидетельства никаково не имеетца». В то же время герцог располагал наличностью почти в 100 тысяч червонных, которые теперь были отправлены в Монетную канцелярию.[760]

Анна Леопольдовна заинтересовалась только драгоценностями семьи Бирона. По свидетельству придворного ювелира, она срочно заказала их переделку. Любимой подруге Юлиане Менгден новая правительница пожаловала четыре кафтана Бирона да три кафтана его сына Петра, из позументов которых бережливая фрейлина «выжигала» серебро.

Муж регентши, герцог Антон Брауншвейгский, был скромнее – или не так любил лошадей, как Бирон: он отказался от его конюшни, переданной по этой причине для продажи всем желающим. «По именному его императорского величества указу определено бывшего герцога Курляндского и Густава Бирона остающихся за разбором излишних и к заводам годных лошадей велено с публичного торгу продать, а продажа оным начнется сего декабря с 29 числа, и в субботу с десятого пополуночи до второго часа пополудни; и ежели кто из оных лошадей купить себе пожелает, те бы по означенным дням и в объявленные часы являлись на конюшенном его императорского величества дворе», – оповещало газетное объявление. Внесенные в конфискационную опись звучные имена герцогских кобылиц – Нерона, Нептуна, Лилия, Эперна, Сперанция, Аморета – кажется, являются подтверждением расхожего мнения, что к лошадям Бирон был более расположен, чем к людям.