этой странѣ впервые личность гражданина была ограждена отъ произвола и выработаны были, для всѣхъ сторонъ внутренней гражданской культуры, твердые принципы самодѣятельности, уваженія къ достоинству человѣка и гражданина и тѣсной сплоченности всѣхъ гражданъ между собою.

Эти пренія показали мнѣ также, что большинство нашей молодой интеллигенціи воспиталось скорѣе на нѣмецкихъ и французскихъ идеяхъ — чего я никогда и не отрицалъ. Но моя задача — показать и здѣсь, въ этой заключительной главѣ, чѣмъ всѣ образованные русскіе обязаны англійскимъ и французскимъ вліяніямъ во всемъ томъ, что у насъ создалось и развилось здороаго и плодотворнаго. Я повторю и здѣсь, что англійскіе писатели, философы, ученые, публицисты, романисты, сдѣлавшіеся у насъ авторитетными — долго оставались для русской прессы, критики и публики на одной и той же высотѣ, другими словами, отношеніе къ нимъ общественнаго мнѣнія— въ нашемъ либеральномъ лагерѣ было на протяженіи всего XIX-го столѣтія — болѣе ровное, чѣмъ къ громкимъ именамъ французскимъ и нѣмецкимъ. Этот мой выводъ не оспаривался ни однимъ изъ моихъ оппонентовъ, только многимъ изъ нихъ желательно было уменьшить степень плодотворнаго вліянія англійскихъ писателей, умелыхъ и философовъ на нашу интеллигенцію. Но въ заключительномъ резюме одного изъ участниковъ въ преніяхъ — моего ближайшаго сверстника по литературной генерации — я нашелъ полное признаніе верности самыхъ существенныхъ выводовъ изъ моей статьи.

He изъ одного желанія открещиваться отъ репутаціи «галломана» говорилъ я такъ, (во многихъ главахъ о Парижѣ, о современной Франціи), о всѣхъ культурныхъ и расовыхъ недостаткахъ французской націи. Я хотѣлъ быть только объективнымъ, и если это не удалось мнѣ, то читатель, во всякомъ случаѣ, не упрекнетъ меня въ предвзятомъ отношеніи къ столицѣ міра на берегахъ Сены, гдѣ я провелъ нѣсколько лѣтъ моей молодости. Не я одинъ, между русскими, признателенъ Франціи за многое, что вошло въ нашъ умъ, что обогатило нашъ опытъ и расширило кругъ нашихъ сочувствій, стремленіи и упованій. Французы, (какъ я уже сказалъ въ одномъ мѣстѣ) вредятъ всего больше самимъ себѣ, но каковы бы ни были ихъ недостатки, и отдѣльные, и въ массѣ — судьбѣ угодно было сдѣлать ихъ страну, и главнымъ образомъ ихъ столицу, той исторической лабораторіей, гдѣ европейское человѣчество производило, производитъ и будетъ производить опыты того, что мы называемъ "эволюціей" и прогрессомъ.

И въ этомъ смыслѣ—спрошу я еще разъ — вліяло ли знакомство съ Франціей и французами на массу русскаго общества настолько, насколько можно было бы ждать этого, если взять въ соображеніе полуторавѣковое употребленіе французскаго языка, постоянное подчинены французской культурѣ, французскимъ вкусамъ, модамъ и новшествамъ всякаго рода?

И въ видѣ заключительнаго итога я опять-таки скажу, что вліяніе Франщи и французовъ въ общемъ и въ частностяхъ, на высшій слой нашего общества, было и остается до сихъ поръ болѣе отрицательнымъ, чѣмъ положительнымъ. И этому слою общества, (который не можетъ еще и теперь обойтись безъ болтовни на французскомъ языкѣ) надо, въ первую голову, позаботиться о томъ, чтобы «альянсъ» получилъ болѣе серьезное содержаніе. А для этого надо любить во Франціи и французахъ все самое цѣнное, ѣздить въ Парижъ не затѣмъ только, чтобы шататься по театрамъ, баламъ и магазинамъ, присматриваться не къ одному Парижу и не къ однимъ парижанамъ; стараться сколько-нибудь о томъ, чтобы французы изъ сношеній съ нами извлекали большее знакомство съ тѣмъ, что у насъ есть порядочнаго и цѣннаго. Но даже и въ интеллигенціи, и въ нашемъ среднемъ классѣ къ Франціи и французамъ относятся слишкомъ поверхностно; или это банальное увлеченіе чѣмъ-нибудь архимоднымъ исходящимъ изъ Парижа, или же пренебрежительное ворчанье, которое является не результатомъ близкаго знакомства, а только проявленіемъ все той же русской привычки: на все и на всѣхъ ворчать и фыркать. А теперь, послѣ манифестацій въ Кронштадтѣ, Тулонѣ и Парижѣ, средній русскій обыватель, до поры до времени, играетъ въ руку французскому шовинизму потому что это тѣшитъ его собственный не менѣе задорный и болѣе квасной патріотизмъ, и мнѣ кажется, что если взять періодъ за послѣдніе сорокъ лѣтъ, (въ которые я какъ разъ жилъ на Западѣ или ѣзжалъ туда часто), то окажется, пожалуй, что серьезнаго вліянія, (по крайней мѣрѣ, на людей моей генераціи), надо часто искать по ту, а не по сю сторону Ламанша. Что вы ни возьмете: точную науку, психологію, исторію культуры, вопросы гражданской свободы и политическаго устройства, разностороннее отраженіе въ изящной литературѣ нравовъ, упованій и стремленій — почти все это связано съ именами англійскихо великихъ ученыхъ, мыслителей и писателей, принадлежащихъ ко второй половинѣ нашего вѣка. И замѣтьте, что у насъ до сихъ поръ англійскій языкъ распространенъ гораздо меньше, чѣмъ французскій и нѣмецкій. Почти всѣ книги, которыя были для русской интеллигенціи тѣмъ, что нѣмцы называютъ epochemacnend, появились въ переводахъ на русскій языкь. To же происходило и въ 40-хъ годахъ, когда романисты Бульверъ, Тэккерей, Диккенсъ, а потомъ, къ началу 60-хъ годовъ, Джоржъ Эліотъ стали печататься въ русскихъ журналахъ. На нашихъ глазахъ, въ послѣднее десятилѣтіе ХІХ-го вѣка, мы видимъ, что и самая молодая русская публика, съ обновленнымъ интересомъ, читаетъ, въ видѣ популярныхъ изложеній, то сочиненіе Бокля, которое пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ внесло въ сознаніе нашей читающей публики столько новаго и освѣжающаго.

Но и тутъ, въ дѣлѣ знакомства съ Англіей, съ ея языкомъ и литературой, повторяется тотъ же фактъ, что и по вопросу о русско-французскомъ «союзѣ». Въ нашемъ высшемъ свѣтскомъ и даже средне-дворянскомъ обществѣ—молодыхъ дѣвушекъ учатъ англійскому языку, и можно прямо сказать, что въ послѣдніе годы онѣ стали лучше говорить по-англійски чѣмъ даже пр-французски, но это языкознаніе, это франтовство англійскими фразами, (какое дѣлается все болѣе и болѣе въ ходу въ фещенебельныхъ кружкахъ Петербурга и Москвы) — развѣ оно послужило и служитъ до сихъ поръ серьезному вліянію англійскихъ идей, нравовъ, обычаевъ и привычекъ на тотъ слой русскаго общества, который считаетъ себя «солью земли»? Конечно, нѣтъ. Оно прививаетъ только нѣкоторые болѣе здоровые пріемы въ воспитаніи дѣтей англійскими няньками.

Мы, русскіе, считаемъ себя самой обще-человѣческой интернаціональной народностью. Таково, по крайней мѣрѣ сознаніе многихъ великороссовъ. Быть можетъ, мы дѣйствительно, по складу натуры, по воспріимчивости къ идеямъ, настроениямъ и вкусамъ, способны будемъ играть въ Европѣ такую именно роль, а до сихъ поръ, сколько мнѣ приводилось видѣть и наблюдать, какъ въ России, такъ и въ тѣхъ столицахъ міра, о которыхъ я бесѣдовалъ съ читателемъ, только самые развитые, и притомъ гармонически развитые русскіе — способны хорошо перерабатывать внутри себя все лучшее, двигательное и культурное, что идетъ изъ Франции и Англии, и что нашло себѣ, путемъ многосторонняго и яркаго историческаго развитія,