„оппозиции“, ее организованной оформленности и прочее». Те не дали Степанову категорического отказа в духе принятых решений XIII партконференции, а условились встречаться у т. Харечко. Казалось бы, речь шла о том, что Александров и Устинчик приняли Степанова в члены собственной группы и не подчинились решениям XIII партконференции о прекращении дискуссии. Однако, как показывает дальнейшее развитие событий, все это было предпринято ими для того, чтобы Степанов мог выявить свои фракционные настроения на собрании у Харечко.

К последнему является только один Степанов (17 февраля) и ведет разговор на ту же тему. После ухода Степанова тов. Харечко решает (в присутствии Васильевой), что необходимо подать заявление в контрольную комиссию на Степанова. Тем временем в тот же день Степанов является к товарищам Александрову и Устинчику и продолжает вести разговоры о создании фракции, нелегальном издании и пр., причем ссылается на Харечко. Товарищи Александров и Устинчик опять не дают категорического своего суждения, а в целях «выяснения», с кем имеют дело (зная его во время дискуссии по совместным оппозиционным выступлениям), ограничиваются предложением бросить эти и подобные бредни как практически не осуществимые. После ухода Степанова они решили написать заявление на неделе по приезде Устинчика из Детского села.

Харечко, Устинчик и Александров, будучи оппозиционерами, решили поступить как дисциплинированные большевики и подать заявления на заговорщическую деятельность своего товарища. Видимо, у них были основания подозревать, что Степанов, в отличие от них, является не настоящим, не выдержанным оппозиционером, но именно в силу неуверенности в злокозненном характере его намерений они не могли решиться сразу подать на него заявление.

Через два дня после разговора тов. Степанова с тов. Харечко, последний при встрече с тов. Быстровой передает ей этот разговор, Быстрова настоятельно рекомендует Харечко подать заявление в губернскую контрольную комиссию на Степанова. Харечко соглашается с этим, хотя колеблется, предполагая в действиях Степанова простую глупость. Александров после разговора с Степановым (17 февраля), через три дня, по телефону рассказывает тов. Харечко об этом и о том, что Степанов обещал прийти к Харечко 24 февраля. После этого тов. Харечко вторично встречает тов. Быстрову, рассказывает ей о том [что ему поведал Александров] и приглашает ее, как защищавшую во время дискуссии линию ЦК, а также… другого товарища, Закс-Гладнева, также защищавшего эту линию, присутствовать при разговоре его со Степановым. Степанов на этот раз не явился к тов. Харечко. Тут же Быстрова вместе с Закс-Гладневым вторично советуют тов. Харечко подать заявление в губернскую контрольную комиссию, на что он ответил, что заявление уже написано. Еще через два дня, при встрече с тов. Быстровой, тов. Харечко сказал, что заявление подал.

Здесь комиссия предприняла очередной поворот в своей интерпретации дела. Несмотря на то что из показаний Быстровой и Закс-Гладнева следовало, что Харечко под действием их уговоров и в какой-то степени по собственной убежденности в опасности Степанова подал на него заявление, комиссия не спешила верить свидетелям. По ее мнению, Быстрова и Закс-Гладнев оказались жертвами уловки Харечко, который все это время вводил их в заблуждение. Даже проверенным цекистам нельзя было верить на слово, поскольку их показания могли оказаться результатом продуманной провокации. «Из заявлений товарищей Быстровой и Закс-Гладнева видно, что в ожидании у Харечко прихода Степанова Харечко пытался склонить упомянутых товарищей на ту точку зрения, которой насквозь пропитано его заявление в ЦКК, и что последнее для него не является случайностью, а продуманным способом освободиться от Степанова и одновременно дискредитировать партийные органы и губернскую контрольную комиссию».

Харечко отказался сдать партбилет «до решения ЦКК». В ленинградских партийных кругах категорически протестовали против действий Харечко, «которые может допустить лишь человек, окончательно разошедшийся с партией». Но в ЦКК не могли забыть, что Харечко, крестьянин из Таганрогского округа, состоял в РСДРП с 1914 года. 4 декабря 1917 года он был избран председателем Центрального военно-революционного комитета Донбасса, с марта 1919 года служил членом ЦК КП(б)У и заведующим его военным отделом зафронтовых бюро партии, координируя большевистское подполье в тылу белых[980]. В Москве Харечко поверили, и в июне 1924 года он был восстановлен в партии с объявлением выговора. В каком-то смысле контрольная комиссия сама до конца не могла поверить в собственную версию кошмарной паутины заговоров, манипуляций и интриг, созданной Харечко.

Подозрительность, предательство налицо. Коммунисты доносят, сдают один другого. Но перед тем как морально осуждать тех или иных героев, стоит обратить внимание на структуру ситуации. Перед нами не обыкновенная склока и, конечно, не обыкновенный политический конфликт. Коммунисты рискуют всем, ставки крайне высоки, а особенной выгоды или карьерного продвижения не предвидится. Быть может, нужно использовать этот случай, чтобы вернуться к вопросу о природе большевистского сообщества.

Главное, что нас поражает, – насколько трудно фигурантам дела определить источник истины. Можно предположить растерянность читателя, перед которым разворачивается вереница заговоров и предательств, но и сама комиссия испытывала нечто подобное. Казалось бы, она смогла восстановить для себя общую картину событий. Но так ли была она уверена в истинности своих выводов? Заслуживал ли Харечко исключения? Мог ли он действительно совершить все это? Комиссия не спешила переходить к жестким мерам в отношении старого большевика. Для Закс-Гладнева и Быстровой Харечко вел себя как честный большевик, решивший выдать партии фракционера Степанова. Последний, в свою очередь, считал Харечко предателем, а себя невинной жертвой манипуляций. Недоверие носило повсеместный характер, потому что каждый считал, что заговор мог иметь место.

Кто с кем? На этот вопрос не было однозначного ответа. Коммунисты создавали союзы, чтобы защитить свое понимание истины, но в то же время выдавали друг друга, потому что понимали, что не могли быть правыми вопреки партии.

Дело было не только в том, кто оппозиционер, но и в том, кто уполномочен решать этот вопрос, – нельзя забывать, что на этом этапе «оппозиция» еще не являлась самоидентификацией, оппозиционеры рассматривали себя как «правильных цекистов». Квалификация контрольных комиссий была под вопросом, и, хотя не все подробности дела известны, мы видим, что Степанов настаивал на неопределенности в действиях самой контрольной комиссии, возможности инакомыслия и в ее рядах. Мы увидим эту динамику в контексте «черной мессы» «Рабочей правды», где истина выворачивалась наизнанку и инакомыслящие мимикрировали под партию, – последнее явно было стратегией Харечко.

Как в скором времени обнаружилось, Харечко «не только не прекратил своей фракционной деятельности», но и принимал активное участие в оформлении фракции в столице, «обращался к [известному троцкисту] Пилипенко с письмом, в котором высказывался о необходимости приезда последнего в Москву, так как есть много принципиальных вопросов, по которым надо потолковать».