12 мая

Я была утром в мастерской; мне удалось поймать на минутку Жулиана, чтобы попросить его зайти ко мне – посмотреть моих мальчиков.

Мы говорили и о «Святых женах». Я объясняю ему, как смотрю на все это. Мы вдоволь посмеялись над «драпировками» Робера-Флери. Разве эти женщины могут иметь красиво задрапированные одеяния из синего или коричневого кашемира?! Они следовали за Христом в течение многих месяцев; это были протестантки своего времени, отверженные обществом, им было не до изящества, не до мод.

А в последние дни, когда свершилась великая драма суда и казни, они должны были быть одеты чуть ли не в лохмотья… Жулиан говорит, что это будет или дивно-хорошо, или прогорит окончательно.

Как бы то ни было, дело начато. Моя картина вполне выработана. Я ее вижу, чувствую. Ничто в мире не изменит ее, никакое путешествие, никакая природа, никакие советы. Мой набросок нравится Жулиану. Но это еще не то, чего бы мне хотелось… Я знаю, в какое время дня это должно происходить – в тот час, когда очертания предметов стушевываются, сплываются: спокойствие окружающего составляет контраст со всем совершившимся… Вдали – фигуры людей, уходящих после погребения Христа… Только эти две женщины остались – совершенно одни, точно скованные оцепенением. Магдалина видна в профиль; локтем она опирается на правое колено, положив подбородок на руку; глаза, ничего не видящие, прикованы к могиле, левое колено опустилось до земли, левая рука свесилась.

Другая Мария стоит несколько позади, голова опущена на руки, плечи приподняты; только эти руки и видны, но вся ее поза должна выражать рыдание исстрадавшейся души, отчаяние, какую-то надорванность; голова бессильно упала на руки, и во всей фигуре ее чувствуется изнеможение, полный упадок сил. Все кончено для нее… Жулиан находит, что приданное ей положение превосходно; видно, что она не заботится о публике, что она вся ушла в себя, все отдалась своему горю.

Сидящая фигура представляет наибольшую трудность. В ней должно выражаться и оцепенение, и отчаяние, и изнеможение, но в то же время какое-то недоумение – протест души против всего совершившегося. И это недоумение особенно трудно поддается передаче… Словом, целый мир, целый мир…

И я решаюсь предпринять это? Ну да – я; и это не зависит от меня; невозможно не сделать этой картины, если этого хочет Бог. О, Он должен знать, что я боюсь его, что я готова на коленях умолять Его дать мне возможность работать. Я не заслуживаю ни особенных Его милостей, ни помощи, но только бы Он дал мне возможность отдаться моей работе…

Моя картина, выставленная в Салоне, не представляет особого интереса. Я ее сделала – так, за неимением ничего лучшего и за недостатком времени…

16 мая

Днем такая жара, что настоящая жизнь начинается только вечером. Я поднимаюсь к себе и наслаждаюсь всем этим мирным пейзажем с открывающимся видом бесконечного неба…

Но вино возбуждает не чувствительность, а какое-то особенно ребяческое настроение…

С вокзала железной дороги раздается свисток, из ближней церкви доносится звон колокола… Такая поэзия…

В эти чудные вечера так хотелось бы отправиться куда-нибудь в деревню, кататься по воде с большим обществом; только с каким это обществом?

Я думаю обо всем этом парижском люде Елисейских Полей и Булонского леса – они живут… тогда как я только витаю Бог знает где. Хорошо или дурно я делаю, бросая мою молодость в жертву своему честолюбию, которое… Словом, соберу ли я хоть процент с затраченного капитала?

Свисток звучит так гармонически – ночью. Толпы людей возвращаются теперь из деревни, усталые, счастливые, возбужденные, полные смутных грез…

Опять свисток…

Когда я буду знаменитой… Это будет, может быть, уже через какой-нибудь год… Я чувствую в себе способность ждать этого так терпеливо, что будто бы я вполне уверена в этом…

Опять свисток… Говорят, что когда слышишь такой свисток, то это – к буре; и вот невольно вспоминаются слова Доминго во время бури в «Поле и Виржинии».

Ужасно трудно читать Бальзака в таком настроении, но я нарочно не возьмусь теперь ни за что другое, чтобы не возбуждать никаких особенных мыслей.

Опять звонок и свисток поезда…

18 мая

Я собираюсь писать декоративный экран. Весна. Женщина, облокотившаяся о дерево и улыбающаяся, закрыла глаза, как в сладком сне. А вокруг мягкий и светлый пейзаж – нежная зелень, бело-розовые цветы яблонь и персиковых деревьев, свежие ростки повсюду – словом, тут должны соединяться все самые обаятельные краски весны.

Никто еще не делал весны с достаточной искренностью и простотой. Весенних пейзажей очень много появлялось и за последнее время, но в них вечно совали каких-то старичков, прачек, чуть что не прокаженных. А у меня… Это должен быть гармонический аккорд чарующих тонов… Существуют тысячи весенних пейзажей, но все это как-то картонно или бьет на эффект. Один Бастьен мог бы еще понять весну, как я, но он еще не брался за это. Нужно, чтобы по лицу этой женщины было видно, что она вся охвачена гармонией этих красок, благоуханием, пением птиц… Нужно, чтобы слышалось журчанье ручья, бегущего у ее ног, как в Гренаде, среди фиалок. Местами должно врываться весеннее солнце. Весна должна давать именно эти поющие тоны, несущиеся прямо в душу. Это какая-то упоительная пляска нежных нот… Вся картина должна быть полна чарующих красок; золотистые пятна солнца вносят жизнь в тот или другой уголок и выделяют тенистые места, где уже готова зародиться какая-то тайна…

Понимаете ли вы меня?

Но Бастьен пишет или собирается писать «похороны молодой девушки», и если он понимает, что делает, – пейзаж этой картины должен быть именно такой, о каком я мечтаю… Я надеюсь, что у него не хватит сообразительности, и он разодолжит нас самым неправдоподобным зеленым цветом… Однако я была бы крайне огорчена, если бы он не сумел воспользоваться этим сюжетом и подарить нам еще одно дивное произведение искусства…

22 мая

Я работаю до половины восьмого. Но при каждом шуме, при каждом звонке, при каждом лае Коко, у меня душа уходит в пятки. Какое верное выражение! Оно существует одинаково по-русски и по-французски. Вот уже девять часов, а все еще никаких известий. Что за состояние!.. Если мне ничего не достанется, это будет более чем досадно. Мне столько наговорили об этом заранее в мастерской, и Жулиан, и Лефевр, и Тони – все они; невозможно, чтобы я ничего не получила.

А сердце бьется, бьется… Жалкая жизнь!.. И для чего, к чему все это, вообще все?.. Чтобы кончиться смертью?

И не избегнешь этого!.. Каждому предстоит этот конец. Конец! Конец, прекращение бытия… Вот ужас. Обладать таким гением, чтобы остаться жить навеки… Или… Писать всякий вздор дрожащей рукой, потому что известие о какой-то там награде заставляет ждать себя!..

24 мая

Я получила ее! Чувствую себя успокоенной, не скажу – счастливой. Можно еще сказать: довольной…