И чтобы в романе действительно что-то случилось, нужно найти нечто в высшей степени подходящее для сути этого романа».

«Расскажите мне любую историю из вашей собственной жизни, — сказал как-то Гарп одному интервьюеру, — и я смогу приукрасить ее до неузнаваемости, сделать ее подробности куда более привлекательными, чем они были на самом деле». Лицо интервьюера, разведенной женщины с четырьмя маленькими детьми, один из которых умирал от рака, тотчас превратилось в непроницаемую маску. Гарп, заметив ее решительное недоверие и невероятную важность и боль какой-то личной трагедии, мягко сказал ей: «Если история печальная, даже очень печальная, я могу придумать историю еще печальнее». Но по ее лицу он понял, что она никогда ему не поверит; она даже перестала за ним записывать, так что эти слова и в интервью не вошли.

Джон Вулф знал, большинству читателей в первую очередь хочется узнать подробности личной жизни писателя. И он писал Гарпу: «Для большей части людей с ограниченным воображением сама мысль о том, что реальную действительность можно улучшить, есть пустая болтовня». Так что на суперобложке «Мира глазами Бензенхавера» Джон Вулф воссоздал миф о мнимой важности самого Гарпа («единственный сын знаменитой феминистки Дженни Филдз») и привел некоторые сентиментальные факты, создающие нужную основу для восприятия личного жизненного опыта писателя («трагически погиб пятилетний сын»). Обе информации не имели ни малейшего отношения к художественным достоинствам романа, но Джона Вулфа это ничуть не смущало. Вдобавок Гарп сильно уязвил его своими разговорами о том, что предпочитает богатство серьезному искусству.

«Это не самая лучшая твоя книга, — писал Гарпу Джон Вулф, посылая ему гранки для прочтения. — Когда-нибудь ты и сам поймешь. Но это будет самая популярная твоя книга — подожди и увидишь! Однако ты представить себе не можешь, до какой степени возненавидишь многие причины своего успеха, так что советую тебе на несколько месяцев уехать за границу и читать только те рецензии, которые пришлю я. А когда шумиха пройдет — ибо все на свете проходит, — ты вернешься домой и получишь в банке весьма существенную и весьма неожиданную (сюрприз!) сумму. Можешь также надеяться, что популярность „Бензенхавера“ будет достаточно велика, чтобы людям захотелось вернуться к двум твоим первым романам и прочитать их, ведь именно благодаря тем романам твое творчество заслуживает внимания.

Скажи Хелен, что мне действительно очень жаль, но, думаю, ты должен понимать: я всегда самым искренним образом соблюдал твои интересы. Тем более ты сам говорил, что всякий бизнес всегда попахивает дерьмом».

Гарпа это письмо весьма озадачило. А Джон Вулф, разумеется, и не подумал показать ему текст на клапанах суперобложки.

«Чего ты расстраиваешься? — писал Гарп Джону Вулфу. — Не плачь. Просто возьми и продай роман».

«Учти, „даже дерьмовый бизнес — все-таки бизнес“, это я тебя цитирую», — ответил ему Джон Вулф.

«Уж это-то я знаю!» — написал Гарп.

«Послушайся моего совета», — уговаривал Вулф.

«Но я люблю читать рецензии!» — возражал Гарп.

«Только не такие. Такие тебе будет читать неприятно, — настаивал Джон Вулф. — Поезжай путешествовать, прошу тебя».

Затем Джон послал текст с суперобложки Дженни Филдз: он рассчитывал на ее помощь, чтобы заставить Гарпа на время уехать из страны.

— Поезжай за границу, — сказала Дженни сыну. — Это сейчас самое лучшее и для тебя, и для твоей семьи.

Мысль о путешествии пришлась очень по душе Хелен, которая еще никогда не бывала за границей. Да и Дункану, который прочел «Пансион „Грильпарцер“», ужасно хотелось поехать в Вену.

— На самом деле Вена совсем не такая, — сказал Гарп сыну, очень тронутый тем, что мальчику понравился его старый рассказ. Самому Гарпу он тоже нравился. Ему бы хотелось, чтобы все им написанное нравилось Дункану хотя бы наполовину так, как этот рассказ.

— У нас ведь грудной ребенок, — ныл Гарп, обсуждая с женщинами проблему путешествия, — куда ж нам сейчас ехать в Европу? Все это так сложно! Я просто не знаю… И еще паспорта… И ребенку понадобится целая куча фотографий и всего прочего…

— Фотографии понадобятся и тебе самому, — сказала Дженни Филдз. — А что до ребенка, ему это абсолютно не повредит.

— Неужели ты не хочешь снова увидеть Вену? — спросила Хелен.

— Вот именно! Ты только представь себе увидеть места былых преступлений! — с воодушевлением подхватил Джон Вулф.

— Былых преступлений? — пробормотал Гарп. — Ну, я не знаю…

— Пожалуйста, пап! — Дункан умоляюще посмотрел на него. И, поскольку теперь Гарп ни в чем не мог отказать сыну, решено было ехать.

Хелен настолько повеселела, что даже взглянула на гранки «Бензенхавера», хотя и просмотрела их очень бегло и нервно, явно не имея ни малейшего намерения вчитываться. Первое, что бросилось ей в глаза, было посвящение: Посвящается Джилси Слопер.

— Господи, кто такая эта Джилси Слопер? — спросила Хелен Гарпа.

— В общем-то, я и сам понятия не имею, — признался Гарп; Хелен нахмурилась. — Нет, правда! Это какая-то приятельница Джона; он сказал, что ей очень понравилась моя книга, что она прочитала ее буквально залпом… По-моему, Джон решил, что это доброе знамение. Так или иначе, это он ее предложил. А я согласился.

Хелен, хмыкнув, отложила гранки в сторону. Оба умолкли, пытаясь представить себе эту приятельницу Джона Вулфа. Джон развелся еще до того, как они с ним познакомились, и, хотя им пришлось познакомиться с некоторыми уже взрослыми его детьми, с его первой и единственной женой они никогда не встречались. У Джона, разумеется, существовало определенное количество разнообразных приятельниц — все умненькие, привлекательные и какие-то прилизанные, и все значительно моложе самого Джона. Некоторые из них занимались издательским бизнесом, но в основном это были просто молодые женщины, которые попробовали в жизни все: и замужество, и развод, и собственный капитал (или, по крайней мере, его видимость). Большую часть этих женщин Гарп помнил по тому, как приятно от них пахло, какого вкуса у них губная помада и сколь дорогой (на ощупь) была их одежда.

Но ни Гарп, ни Хелен даже представить себе не могли эту Джилси Слопер, дочь белого и квартеронки (иначе говоря, окторонку, ибо в ее жилах текла одна восьмая негритянской крови). Кожа у Джилси была желтовато-смуглой, как чуть подкрашенная морилкой сосновая доска. Волосы, прямые и черные как вакса, но уже начинавшие седеть на висках, она коротко стригла, и они нелепо торчали над ее блестящим, изборожденным морщинами лбом. Она была маленькая, но длиннорукая, и на левой руке у нее не хватало безымянного пальца, а правую щеку украшал глубокий шрам. Нетрудно догадаться, что оба увечья нанесены ей в одном и том же сражении — возможно, во время неудачного