— Да, ты прав, я действительно рада, — только и сказала я; и мой юный принц был достаточно мудр, чтобы никогда больше на эту тему не заговаривать.

* * *

На Рождество был и пир, и танцы, и турнир, и театральное представление. В королевской часовне великолепно пел хор; мы раздали целую кучу засахаренных фруктов и пряников по меньшей мере двум сотням бедных детишек. А благодаря объедкам с королевского стола или просто плохо получившимся кушаньям за двенадцать дней праздников удалось накормить сотни бедняков, толпившихся у кухонных дверей. Бал, состоявшийся в первый день рождественских праздников, открывали мы с Генрихом, и я, оглянувшись на длинный ряд следующих за нами пар, увидела, что леди Кэтрин танцует со своим мужем; они крепко держались за руки и, разрумянившиеся, счастливые, были самой красивой парой в зале.

Каждый день приносил новые развлечения. Придворные устроили охоту в масках, и какой-то великан верхом на огромном гнедом жеребце изображал Духа Лиственного Леса. Актеры показывали пантомимы, а потом — какое-то странное представление, во время которого ужасно высокие люди, именуемые египтянами, ели раскаленные угли и на вид были так страшны, что маленькая Мэри спрятала лицо у меня в коленях, а Маргарет заплакала. Даже наш храбрый Гарри не выдержал и прижался ко мне, чтобы почувствовать на плече мою ласковую теплую руку. И на балу, и на маскараде, и во время выступления менестрелей я постоянно видела перед собой леди Кэтрин Хантли, невероятно красивую в своем черном бархатном платье, и моего мужа, который был совершенно не в состоянии отвести от нее глаза. Муж Кэтрин всегда был поблизости от нее, но всегда чуть в стороне; ему лишь изредка удавалось быть ее партнером в танце, но они постоянно обменивались легкими мимолетными и совершенно нечитаемыми взглядами. И если король подзывал леди Кэтрин к себе, она, прежде чем направиться к нему и склониться перед ним в реверансе, всегда вопросительно смотрела на мужа, а затем, покорившись призывному жесту короля, терпеливо ждала, спокойная и прелестная, какую неуклюжую беседу он в очередной раз заведет с ней.

Я заметила, что в эти праздничные дни Генрих предпочитал вместе с леди Кэтрин смотреть представление, или ездить верхом, или танцевать, или слушать музыку — все, что угодно, лишь бы не нужно было подбирать слова для светской беседы. Просто разговаривать с ней у него явно не получалось. Да и что он мог ей сказать? Он даже просто ухаживать за ней не мог, поскольку она была женой его пленника, которого он объявил предателем. И флиртовать с ней он тоже не мог: было что-то невероятно отрезвляющее в ее черном платье и каком-то светящемся бледном лице. Он не мог, оставшись с ней наедине, упасть на колени и объявить ей о своей страстной любви, хотя, по-моему, как раз это у него получилось бы совершенно естественно. Однако это означало бы, что он обесчестил и ее, находящуюся на его попечении, и меня, его безупречную жену, и замарал бы столь недостойным поступком свое благородное имя.

— Может, мне отвести ее в сторонку и попросту сказать ей, что она должна немедленно потребовать от Генриха своего возвращения в Шотландию? — напрямик спросила у меня Мэгги. — Может, мне стоит объяснить ей, что она должна избавить тебя от столь оскорбительного положения?

— Нет, не стоит, — сказала я и сделала осторожный стежок — я шила простую рубаху для бедных. — Да я и не чувствую себя оскорбленной.

— Но весь двор видит, как он на нее пялится!

— В таком случае он выставляет дураком себя, а вовсе не меня, — резко ответила я.

Мэгги тихонько охнула, поскольку я впервые осмелилась столь резко высказаться в адрес короля.

— И она тут совершенно не виновата, — прибавила я, и мы обе посмотрели туда, где в противоположном конце зала сидела освещенная солнцем леди Кэтрин, старательно пришивавшая воротник к очередной рубахе; ее темноволосая головка низко склонилась над шитьем.

— Нет, она виновата! Она, точно двухгрошовый скрипач, заставляет короля плясать под ее дудку! — смело возразила мне Мэгги.

— Неправда, она никак не поощряет его ухаживаний. И это позволяет ей сохранить жизнь своему мужу. Пока король сходит по ней с ума, он ее мужа не убьет.

— И ты готова платить такую цену? — прошептала потрясенная Мэгги. — Лишь бы избавить от опасности «этого мальчишку»?

Я улыбнулась и сказала:

— По-моему, мы обе с ней готовы платить любую цену, лишь бы он остался жив. А я с удовольствием сделала бы и гораздо больше, лишь бы ему ничто не грозило.

* * *

Мэгги проводила меня в спальню, словно по-прежнему была моей старшей фрейлиной, а не просто любимой гостьей, задула свечу у моей постели и только после этого ушла. Но вскоре меня разбудил звон колокола, затем кто-то, громко постучавшись, ворвался в спальню, и моей первой мыслью было, что «этот мальчишка», несмотря на внешнюю пассивность, все-таки сумел втайне собрать людей и выступить против Генриха, а во дворец проник асассин[65]с обнаженным кинжалом в руке. Я вскочила с постели, схватила платье и пронзительно закричала:

— Где Артур? Где принц Уэльский? Стража! К принцу!

— Он в безопасности! — Мэгги вбежала ко мне босиком, в одной ночной рубашке, простоволосая; толстая свободная коса спадала у нее пониже спины. — Ричард о нем уже позаботился, не волнуйся. Но во дворце пожар, так что вставай поскорей.

Я набросила поверх рубашки капот и поспешила следом за Мэгги. Дворец гудел; звонили колокола, кричали и бегали туда-сюда люди. Мы с Мэгги, не сговариваясь, тут же ринулись в детскую и, слава богу, обнаружили там Гарри, Маргарет и Мэри. Потом старшие дети, спотыкаясь, стали спускаться по лестнице вместе с няньками, которые покрикивали на них, требуя, чтобы они шли скорее и соблюдали осторожность; малышка Мэри, испуганно тараща глазенки, сидела у няньки на руках. Я упала на колени и обняла двоих старших, испытывая невероятное облегчение от того, что они целы и невредимы. Прижимая к себе теплые хрупкие детские тела, я чувствовала, что сердце мое бьется так, словно готово выпрыгнуть из груди.

— Во дворце небольшой пожар, — сказала я детям, — но нам опасность не грозит. Давайте все вместе выйдем наружу и посмотрим, как будут тушить огонь.

Мимо нас пробежали гвардейцы-йомены, неся цепы и ведра с водой. Я крепче стиснула руки детей и поторопила их:

— Идемте скорее. Надо выйти наружу и отыскать вашего старшего брата и вашего отца.

Мы были уже на середине галереи, направляясь в большой зал, когда двери в покои леди Кэтрин распахнулись, и она вылетела оттуда в черном плаще, наброшенном поверх белой ночной рубашки; ее темные глаза смотрели дико, густые роскошные волосы облаком окутывали лицо. Увидев меня, она резко остановилась, воскликнула: «Ваша милость!» — и склонилась в низком реверансе, явно ожидая, когда я наконец пройду мимо.