В один из пасмурных мартовских дней, примерно через два часа после того, как Рут увезла Марину и Джун, Ли и Джордж де Мореншильдт подъехали к дому на коричневом «кадиллаке». Ли выбрался из автомобиля с пакетом из плотной бумаги, боковую сторону которого украшали сомбреро и надпись «ПЕППИНО — ЛУЧШАЯ МЕКСИКАНСКАЯ КУХНЯ». Де Мореншильдт держал в руках шестибутылочную упаковку «Дос Экис». Разговаривая и смеясь, они поднялись по лестнице. С гулко бьющимся сердцем я схватил наушники. Сначала ничего не слышал, но потом кто-то из них включил лампу. После этого я словно оказался с ними в одной комнате, невидимым третьим.

Пожалуйста, не стройте планов убийства Уокера, подумал я. Пожалуйста, не усложняйте мою и без того трудную работу.

— Извините за беспорядок, — раздался в наушниках голос Ли. — Нынче она ничего не делает, только спит, смотрит телевизор да болтает о женщине, которой дает уроки.

Де Мореншильдт заговорил о нефтеносных участках, которые хотел бы заполучить на Гаити, резко отозвался о жестокости режима Дювалье.

— В конце дня грузовики приезжают на ярмарочную площадь и собирают трупы. Многие из них — дети, умершие от голода.

— Кастро и Фронт положат этому конец, — мрачно бросил Ли.

— Пусть провидение приблизит этот день. — Звякнули бутылки, вероятно, последняя фраза послужила тостом. — Как работа, товарищ? И почему ты сейчас не там?

Он не там, ответил Ли, потому что ему хочется быть здесь. Проще пареной репы. Он поднялся и ушел.

— А что они могут с этим сделать? Во всей фотолаборатории лучше меня никого нет, и старина Бобби Стоуволл это знает. Бригадир, его фамилия, — я не разобрал, то ли Грэфф, то ли Грейфф, — говорит: «Хватит изображать профсоюзного организатора, Ли». И знаете, что я делаю? Смеюсь, отвечаю: «Хорошо, svinoyeb», — и ухожу. Он свинья, и все это знают.

Однако чувствовалось, что новая работа Ли нравилась. Хотя он жаловался на покровительственное отношение и на то, что трудовой стаж ставится выше таланта. В какой-то момент заявил: «Знаете, в Минске, если бы всех ставили в равные условия, я бы через год управлял заводом».

— Я в этом не сомневаюсь, сын мой… Это совершенно очевидно.

Де Мореншильдт играл с ним. Подзуживал его. Мне это не нравилось.

— Вы видели утреннюю газету? — спросил Ли.

— Этим утром я не видел ничего, кроме телеграмм и служебных записок. Я здесь только с тем, чтобы вырваться из-за рабочего стола.

— Уокер сделал это, — продолжил Ли. — Присоединился к крестовому походу Харгиса. А может, это крестовый поход Уокера и Харгис присоединился к нему. Не могу сказать. Эта гребаная «Ночная скачка». Эти два дурня собираются обойти весь Юг, объясняя, что НАСПЦН — коммунистическая ширма. Они задержат десегрегацию и предоставление неграм права голоса на двадцать лет.

— Конечно! А еще они разжигают ненависть. И сколько пройдет времени, прежде чем начнется резня?

— Или кто-нибудь застрелит Ральфа Абернати[145]и доктора Кинга!

— Разумеется, Кинга застрелят. — В голосе де Мореншильдта слышался смех. Я стоял, прижимая руками наушники, по лицу катился пот. Все это ну очень напоминало прелюдию к заговору. — Это всего лишь вопрос времени.

Один из них воспользовался открывалкой, чтобы перейти ко второй бутылке мексиканского пива.

— Кто-то должен остановить этих двух ублюдков, — заявил Ли.

— Ты ошибаешься, называя нашего генерала Уокера дурнем. — Де Мореншильдт заговорил лекторским тоном. — Харгис — да, естественно. Харгис — шут. И не зря говорят, что он, как и многие из ему подобных, отличается извращенными сексуальными вкусами. Утром предпочитает трахать в щелку маленьких девочек, а после полудня — в очко маленьких мальчиков.

— Послушайте, так он же больной! — На последнем слове голос Ли дал петуха, как у подростка. Потом он рассмеялся.

— Но Уокер… он совсем из другого теста. У него высокое положение в Обществе Джона Берча…

— Эти ненавидящие евреев фашисты!

— …и я предвижу, что достаточно скоро он может его возглавить. А завоевав доверие и одобрение других крайне правых групп, он вновь попытается поучаствовать в предвыборной кампании… но на этот раз не за кресло губернатора Техаса. Подозреваю, что цель у него будет более высокая. Сенат? Возможно. Может, Белый дом?

— Этого никогда не случится. — Но в голосе Ли слышалась неуверенность.

— Маловероятно, что такое случится, — поправил его де Мореншильдт. — Но не советую тебе недооценивать способность американской буржуазии пригреть фашизм под именем популизма. И не забывай про мощь телевидения. Без телевидения Кеннеди никогда не победил бы Никсона.

— Кеннеди и его железный кулак. — Похоже, президент изрядно насолил Освальду. — Он не успокоится, пока Фидель срет в горшок Батисты.

— Нельзя недооценивать и ужас, который испытывает белая Америка перед обществом, где законом жизни станет всеобщее равенство, независимо от цвета кожи.

— Ниггер, ниггер, ниггер, мексикашка, мексикашка, мексикашка! — взорвался Ли. Чувствовалось, что ярость переполняет его. — Только это я и слышу на работе!

— Нисколько в этом не сомневаюсь. Когда в «Морнинг ньюс» говорят «великий штат Техас», подразумевают «ненавидящий штат Техас». И люди слушают! Для такого человека, как Уокер — для такого героя войны, как Уокер, — шут вроде Харгиса — всего лишь средство достижения цели. Точно так же Гитлер использовал фон Гинденбурга. При помощи хороших политтехнологов Уокер сможет пойти очень далеко. И знаешь, что я думаю? Человек, который убьет американского генерала-расиста Эдвина Уокера, окажет обществу услугу.

Я тяжело плюхнулся на стул рядом с маленьким магнитофоном. Его бобины медленно вращались.

— Если вы действительно верите… — начал Ли, и тут громкое жужжание заставило меня сорвать наушники. Сверху не донеслось ни криков тревоги или ярости, ни звуков шагов — если только они не сумели быстро сориентироваться и полностью скрыть свою реакцию, — поэтому я предположил, что «жучок» в лампе не обнаружен. Вновь надел наушники. Тишина. Попытался использовать дистанционный микрофон, встав на стул и чуть ли не прижав пластмассовую миску к потолку. Слышал бормотание Ли и редкие реплики де Мореншильдта, но не мог разобрать ни единого слова.

Мое ухо в квартире Освальдов оглохло.

Прошлое упрямо.

Разговор продолжался еще минут десять — может, о политике, может, о сварливости жен, а может, о планах по подготовке убийства Эдвина Уокера, — после чего де Мореншильдт спустился по наружной лестнице и уехал.

Шаги Ли — кламп, клад, кламп — пересекли гостиную над моей головой. Я последовал за ними в спальню и поднял над головой дистанционный микрофон в том месте, где они остановились. Ничего… ничего… а потом тихий, но безошибочно узнаваемый храп. Когда двумя часами позже Рут Пейн привезла Марину и Джун, Ли все еще спал, усыпленный «Дос Экис». Марина будить его не стала. Я бы тоже не мешал спать этому низкорослому вспыльчивому сукину сыну.