— Ну, если не здесь, — сказал я, отступая, — я найду лекарство где-нибудь возле вашего дома. — И с этими словами, достав из кармана ключи, я показал их ей в знак серьезности моих намерений.

Увидев ключи, она испустила удививший меня возглас облегчения, как если бы она везде их искала, а теперь нашла, проворно выхватив кольцо из моих пальцев. Вопреки ее терпению, которое она ко мне проявляла, перед лицом все возрастающего недоумения и даже раздражения остальных посетителей, находившихся в кабинете, и ее уверенности в том, что моя молодость не даст подозрительной секретарше догадаться об истинном состоянии наших отношений, она хотела сейчас удержать меня в определенных границах — желание, которое я тут же принял, и, несмотря на разочарование из-за того, что лишился ключей, я вежливейшим образом попрощался со всеми и отбыл.

Дождь прекратился, но я на всякий случай открыл зонтик. Вскоре я нашел аптеку, где моя медицинская визитка позволила мне получить самое сильное из имеющихся лекарств от кашля; это были любимые таблетки Накаша, которые он предпочитал принимать во время простуды или гриппа, чтобы подавить их в зародыше. И хотя теперь я мог вернуться в офис Дори и оставить лекарства от кашля ее секретарше, я испытывал неодолимое желание вернуться на квартиру Лазаров. Видя, что усыпляющее бормотание дождя продолжается, люди потихоньку начали возвращаться на улицы, и жизнь снова потекла своим чередом, несмотря на лужи и моросящую водяную пыль, падающую с неба. Я тоже решил продолжить свой путь через город, обдумывая письмо, которое я оставлю своей любимой вместе с лекарствами. Вскоре, с таким чувством, словно я годы прожил в этих местах, я разглядел серебрящиеся верхушки деревьев на бульваре рядом с их домом, а также то, что щель почтового ящика достаточна, чтобы просунуть туда упаковку. И тем не менее, сложив зонтик, я встал на ступеньку эскалатора, который должен был поднять меня на последний этаж, сознавая, что, поступая так, я начинаю сражение за свою любовь с самым фанатичным, пусть даже еще не изученным противником.

* * *

Но он еще не вернулся из армии. Дверь открыла Эйнат, за спиной которой гудела стиральная машина; сама она зашла домой, чтобы выстирать свои вещи. И вот теперь она стояла на пороге, удивленная и слегка встревоженная при виде меня, держащего в руках аптекарскую бутылочку с пилюлями — не только потому, что она ничего не знала о недомогании ее матери, но и потому также, что думала, будто смерть отца положила конец моим взаимоотношениям с ее семьей, а не наоборот. Сейчас, когда бледное лицо девушки утратило живость красок, а сама красота несколько увяла, мне в глаза бросилось сходство с Лазаром, не столь очевидное прежде, как если бы то, что она увидела, как отец умирает у нее на глазах, таинственным образом наложило отпечаток на ее лицо. Она была небрежно одета в зеленоватый свитер и пару слишком просторных для нее джинсов.

Когда она нерешительно взяла бутылочку из моих рук, стараясь не прикоснуться ко мне, я испугался, что в своем смятении она вполне может отослать меня домой. Я спросил ее, могу ли я позвонить в больницу. Не говоря ни слова, все еще испуганная, она повела меня в гостиную, которая на этот раз была тщательно прибрана, — без сомнения, усилиями прислуги. Сама Эйнат удалилась на кухню, плотно прикрыв за собою дверь — не только для того, чтобы дать мне поговорить без помех, но и чтобы побыстрее самой закончить свой ужин, который я своим появлением прервал.

Я позвонил в палату терапевтического отделения, чтобы осведомиться о состоянии больного, чью операцию я отменил в последнюю минуту. Хотя имя его было мне неизвестно, сестра немедленно поняла, о ком идет речь, не только по детальному описанию его медицинского состояния и возрасту, но и по упоминанию о его рыжих волосах, которые произвели впечатление и на нее тоже. Оказалось, что он был возвращен в операционную после разговора на повышенных тонах между профессором Левиным и профессором Хишиным, который внезапно появился в палате и настоял на проведении операции.

— Что ж, значит, они все-таки поступили по-своему, — мягко сказал я с чувством глубокого раскаяния за то, что чрезмерная моя забота привела к возобновлению соперничества между двумя старыми друзьями. — А не упоминали ли они случайно мое имя? — спросил я.

— Да, доктор Рубин, — ответила сестра. — Они прямо-таки рассвирепели из-за вашего с доктором Варди бездельничанья.

«Бездельничанья?» Услышав это детское выражение, я не мог удержаться и хихикнул. Но кто мог бы объяснить истинные мотивы этой ситуации? Я положил трубку и отправился к Эйнат, которая, сидя за кухонным столом, подчищала упаковку «коттеджа»,[4]чтобы спросить, могу ли я сделать еще один звонок. В кухне было все чисто и опрятно; в просвете между цветочными горшками мне было видно, что снова пошел дождь. Эйнат застенчиво улыбнулась.

— Что за вопрос! Можешь звонить столько, сколько нужно. И вообще — чувствуй себя как дома, — сказала она, и я вернулся в гостиную к телефону, чтобы позвонить Хагит и попросить Микаэлу приехать и забрать меня отсюда домой.

Когда я вернулся на кухню, Эйнат спросила, не хочу ли я выпить чашечку кофе перед тем, как уехать.

Признаюсь, что я принял ее предложение с удовольствием. Не только потому, что я в любом случае должен был дождаться прибытия Микаэлы, но и в гораздо большей степени потому, что надеялся еще увидеть хозяйку дома, когда она вернется. А еще мне хотелось попытаться чуть лучше узнать Эйнат — ее и ее брата, который в эту минуту появился, промокший до нитки. С тех пор, как я последний раз видел его в коридоре терапевтического отделения, он поменял свою солдатскую форму цвета хаки на бледно-серое обмундирование военно-воздушных сил, а свою винтовку М-16 — на легкий и компактный автомат Узи, без сомнения, из-за вмешательства влиятельных друзей семьи, которые сумели организовать его перевод в часть, расположенную ближе к дому. Несмотря на его удивление, граничившее с враждебностью при виде меня, сам я попытался быть как можно более любезным.

Когда я рассказал Эйнат о намерении Микаэлы вернуться в Индию, простое это сообщение не только пробудило ее от апатии, но даже каким-то образом вернуло ей часть присущей ей красоты.

— Так я и знала! — с энтузиазмом закричала она, хотя так же выразила некоторое сомнение относительно того удовольствия, которое можно получить, путешествуя по Индии с ребенком. Но когда я сказал ей, что подруга Микаэлы по Лондону согласилась их сопровождать, она тут же успокоилась. Помощь друга — это большое дело, если получится, то сама она тоже с радостью присоединится к ним. Особенно, после всего того, что произошло. Жаль только, что никто ей этого не разрешит. Я, говоря по правде, не понял до конца, что она имела в виду — гепатит или смерть ее отца.

— Тебе нужно разрешение?! — в изумлении воскликнул я. — От кого? От матери? Я дам тебе разрешение.

И хотя я не пояснил, от чьего имени я собираюсь дать ей подобное разрешение, она поняла это так, что я могу дать его в качестве врача, и глаза ее сверкнули неподдельным интересом, за которым последовал вопрос.