Шаги матери, спускавшейся с лестницы, и запах шипевшей на сковороде свинины вызвали Дэвида из задумчивости. Он вскочил, выбрился, умылся, оделся и сбежал по лестнице вниз, на кухню. Не было ещё и восьми, а Марта уже с час или больше была на ногах, огонь разведён, очаг вычищен графитом, а решётка — наждаком; на столе, застланном белой скатертью, Дэвида ожидал обычный завтрак — яйца и поджаренные ломтики ветчины, только сию минуту снятые со сковороды.

— Доброе утро, мама, — сказал Дэвид, садясь и беря в руки лежавший у тарелки «Херольд».

Марта кивнула, не отвечая, — она не имела привычки желать доброго утра или доброй ночи; Марта говорила только то, что необходимо, никогда не тратила попусту слов.

Она взяла башмаки сына и молча принялась их чистить.

С минуту Дэвид не отрывался от газеты: накануне Гарри Нэджент, Джим Дэджен и Клемент Беббингтон выступали на открытии нового рабочего клуба в Эджели. В газете была помещена фотография Гарри, а на переднем плане рядом с ним — Беббингтон.

Случайно подняв глаза, Дэвид увидел, что Марта чистит его башмаки. Он покраснел и запротестовал:

— Ведь я тебя просил не делать этого, мама.

Марта спокойно продолжала свою работу.

— Я это всегда делала, — сказала она, — и тогда, когда их было пять пар, а не одна. Чего ради мне теперь перестать?

— Почему ты не даёшь это делать мне самому? — настаивал Дэвид. — Почему ты не садишься за стол и не завтракаешь со мной вместе?

— Некоторым людям меняться нелегко, — сказала она вызывающе, по-прежнему водя щёткой по башмаку. — И я — из таких.

Дэвид с замешательством посмотрел на неё. Перебравшись к нему, чтобы вести хозяйство, мать без устали работала. Делала для него всё, что нужно. Никогда в жизни о нём ещё никто так не заботился. И всё-таки он чувствовал, что мать что-то таит про себя, чувствовал какое-то угрюмо-критическое отношение к нему в каждой заботе о его удобствах. Сейчас, наблюдая за ней, он из любопытства захотел её испытать:

— Я сегодня приглашён Гарри Нэджентом на ленч, мама.

Марта подняла с полу второй башмак. Её мощная осанистая фигура рисовалась на фоне окна, лицо было хмуро и непроницаемо.

Подышав на башмак, она сказала презрительно:

— Ленч, ты говоришь?!

Дэвид внутренне усмехнулся: да, вот мать и выдала себя! Он неторопливо продолжал:

— Ну, позавтракать вместе с ним, если тебе так больше нравится, мама. Ты, конечно, слышала о Гарри. Гарри Нэджэнт член парламента. Он мой друг. С таким человеком, как он, стоит работать.

— Да, оно и видно! — поджала Марта губы.

Дэвид, все больше забавляясь внутренне, незаметно вызывал её на откровенность притворным хвастовством:

— Ещё бы, не каждому удаётся завтракать с членом парламента Гарри Нэджентом: он в Союзе большой человек. Это для меня честь, мама, неужели ты не понимаешь!

С угрюмо-презрительным выражением лица и готовыми сорваться с языка горькими словами, Марта подняла глаза и увидела, что Дэвид над ней подтрунивает. Покраснев от того, что он поймал её на удочку, и пытаясь это скрыть, она торопливо наклонилась и поставила его башмаки сушиться у огня. Потом губы её дрогнули неохотной улыбкой.

— Будет тебе хвастать, — промолвила она. — Меня не проведёшь.

— Но это правда, мама. Я самый настоящий подхалим. Я даже хуже, чем ты обо мне думаешь. Ты ещё увидишь меня в крахмальной сорочке, раньше чем махнёшь на меня рукой.

— Но уж я-то не стану её гладить для тебя, — возразила она, кривя губы. Стратегия Дэвида восторжествовала: он заставил мать улыбнуться.

Наступила пауза. Затем Дэвид, пользуясь хорошим настроением Марты, сказал с неожиданной серьёзностью:

— Не будь же ты всегда против того, что я делаю, мама. Я это делаю не напрасно.

— Я против тебя ничего не имею, — возразила она, все ещё наклоняясь над огнём, чтобы скрыть лицо. — Мне только не слишком по душе то, что ты делаешь, — вся эта работа в муниципальном совете и политика и всё такое… Эта национализация, о которой ты так хлопочешь, и тому подобные глупости… Мне все это совсем не нравится. Нет, нет, это не по мне, и в моём роду этим никто не занимался. Во времена моих предков и в моё время в копях всегда был хозяин и рабочие, и рассчитывать на что-либо иное — просто бред.

Наступило молчание. Несмотря на резкость её слов, Дэвид чувствовал, что она смягчилась, что она теперь лучше к нему относится. И под влиянием внезапного побуждения переменил разговор. Он воскликнул:

— Да, мама, ещё одно.

— Что такое? — спросила она подозрительно.

— Да насчёт Энни, мама. И маленького Сэмми. Замечательный мальчишка, и Энни о нём на редкость хорошо заботится. Я давно хотел поговорить с тобой об этом. Я хочу, чтобы ты забыла старую вражду, мама, и приняла их в дом. Я очень хочу, чтобы ты это сделала, мама.

— А с какой стати?

— Сэмми — твой внук, мама. Удивляюсь, как это тебя не трогает. Не то было бы, если бы ты его знала так, как я. И потом Энни — она одна из лучших женщин, каких я встречал. Старый Мэйсер уже не встаёт с постели, он ужасный ворчун, вечно кряхтит, стонет, а у Пэга на руднике теперь дела плохи, и они с трудом перебиваются. Но как Энни умеет поддерживать всю семью — это просто чудо!

— А мне что за дело до этого? — злобно сказала Марта и крепко сжала губы. Щедрые похвалы по адресу Энни задели её за живое. Дэвид вдруг понял это и спохватился, что сделал промах.

— Скажи на милость, какое мне до этого дело? — повторила она, повысив голос. — Что общего может быть у меня с этой шантрапой, с этими беспутными людьми?

— О, ничего, — сказал спокойно Дэвид и снова углубился в газету.

Через минуту, пока он читал, мать положила ему на тарелку новую порцию ветчины. Это была её манера доказывать то, что она считала своим беспристрастием и добротой. Дэвид нарочно не обратил на это внимания. Он находил поведение матери дико-безрассудным, но знал, что уговаривать её бесполезно. Уговаривать Марту всегда было бесполезно.

В три четверти девятого он сложил газету и встал из-за стола. Марта помогла ему надеть пальто.

— Ты вернёшься вовремя, несмотря на этот знаменитый ленч? — спросила она.

— Да.

Он улыбнулся ей на прощанье. Сердиться на Марту тоже не имело смысла.

Бодро шагал Дэвид по направлению к вокзалу. Утро было холодное, на дороге уже похрустывала ранняя изморозь. Несколько шахтёров, шедших с Террас в «Нептун», поздоровались с ним, — и Дэвид шутливо сказал себе, что вот пища для самомнения, если бы он был к нему склонен. Он видел, что становится в городе заметной фигурой да и не только в городе, а во всём районе, но принимал это без всякого тщеславия. Приветствие Стротера у школы на Нью-Бетель-стрит очень позабавило его: быстрый, полуиспуганный, почтительный взгляд, полный невольного восхищения. Стротер до смерти боялся Ремеджа, председателя попечительного совета школы. Он очень страдал от оскорблений и запугивания с его стороны, и все выступления Дэвида против Ремеджа восхищали и пугали Стротера и вызывали в нём сильное желание пожать Дэвиду руку. Это забавляло Дэвида: ведь в прежние времена Стротер с таким презрением взирал на него сверху вниз!