рекомендовали его в качестве героя материала. И вдруг Черняев выразил — цитирую по очерку — «искреннее недоумение по поводу того, что он должен быть героем статьи. Скромность? Да, безусловно. Человеческие качества Черняева были высокой пробы и мешали ему считать себя «достойным», хотя другие в его достойности не сомневались. Однако помимо скромности я увидел еще откровенное смущение. Было похоже, что не товарищей стесняется Черняев, а самого себя. Какой-то внутренний конфликт терзал его душу…».

Какой же? Я принялся настойчиво выяснять и в конце концов узнал, что Черняев мог давать ежемесячно не двести нормо-часов, а порядка пятисот, но не давал, потому что его искусственно сдерживали! Он как бы констатировал тот факт, что был хорошим рабочим, и торжественно обещал остаться им в будущем. Тоже немало! И все-таки недостаточно для душевного покоя Черняева. «Неудобный» вопрос возникал у него, как сейчас он возникает у читателя: ударничество — это сохранение человека в прежнем, пусть даже превосходном, качестве или непременный его рост?

Возникла тема, тема «пороха», который находится, увы, в «пороховницах», почему-то не используется предприятием, рождая нравственные издержки даже у таких прекрасных рабочих, как А. Черняев, — и все это стало понятно мне, когда я попытался выяснить причины его отказа быть героем позитивного материала. Потом по моей просьбе его просто-напросто обязали сесть передо мной на стул, а уж как мне удалось разговорить Александра — вопрос особый, я еще вернусь к нему.

Хуже дело, когда отказ поступает от отрицательного, героя или человека, с ним связанного. Тут даже «обязаловка» не поможет: будет молчать! И между прочим, имеет на это полное право. В таких случаях я не настаиваю на разговоре. Иногда позволяю себе «по-хорошему» заметить: мол, товарищ, наша беседа скорее в ваших, чем в моих интересах, и вы, а не я должен искать наших встреч. Писать, мол, я все равно буду, и, если вы, товарищ, не пожелаете сегодня воспользоваться своим правом на защиту, завтра рискуете опоздать!

Действует. Не всегда, но довольно часто. А почему? Представим на мгновение: к нам с вами является корреспондент центральной газеты, чтобы разобраться в наших не очень приятных делах. Чисто психологически наш первый порыв если не оправдаться, особенно в тех случаях, когда оправдываться трудно, то — отказаться от встречи, от разговора. Конечно, это глупо. Однако порыв-то естественный! И дело здесь вовсе не в примитивном страхе. Мы не боимся наказания, если знаем, что оно заработано. Человек вообще не боится того, чего ему «следует» бояться. Нас страшит журналистское преувеличение, предвзятость, которые могут привести к незаслуженному, несправедливому, преувеличенному наказанию, которое по сумме наших грехов как раз «не следует».

Рассказывают, когда великого юриста А. Ф. Кони спросили, что бы он сделал, окажись, не дай бог, на скамье подсудимых, в ответ последовало: прежде всего взял бы хорошего адвоката! Даже он, корифей в юриспруденции, и то ощутил себя беспомощным и незащищенным перед машиной правосудия. А каково рядовому гражданину, оказавшемуся с глазу на глаз с нами, поднаторевшими представителями «машины журналистики», с ее таинственными, как все полагают, законами щелкоперства?

Стало быть, одно из двух: или еще больше насторожить героя, сказав ему, что все равно мы будем писать и он, сейчас не защитившись, потом никогда не «отмоется», или попытаться снять его недоверие к нам, честно выложить ему всю сумму претензий, попросить список лиц, способных его защитить или смягчить вину, и гарантировать нашу объективность при сборе материала. И тогда он пойдет на разговор, если подчинится здравому смыслу.

Я сказал «одно из двух», хотя, конечно, жизнь богаче, она может ввергнуть нас в самые различные ситуации, для выхода из которых придется пользоваться, положим, синтезом двух указанных способов или придумывать третий, четвертый, пятый — им нет числа.

6. В командировках мы часто попадаем под гласный или негласный надзор наших хозяев, точнее сказать, под их «опеку» — то ли из соображений гостеприимства, о чем я уже говорил, то ли из соображений превентивных, то есть предупреждающих неожиданные ситуации. Мы ходим, работаем, едим в столовой вместе с «гидом» — человеком, как правило, милым и добрым, специально прикомандированным к нам руководителями коллектива. Так происходит и в тех случаях, когда мы собираем негативный материал, и в тех, когда позитивный. А вдруг нас кто-то невзначай обидит? А вдруг нам что-то срочно понадобится? А вдруг кто-то скажет нам «лишнее» — а где этого «лишнего» не бывает? — и еще множество всевозможных «а вдруг».

Что делать? Ведь работать нам, при всей симпатичности «гида», в его присутствии трудно: ни откровенного вопроса задать собеседнику, не поставив его в неловкое положение, ни откровенного ответа получить, ни посмотреть «что хочется», ни отказаться от смотрин того, «чего не хочется или не нужно», а у «гида», как правило, своя программа…

Так вот, я никогда не протестую и не возмущаюсь, боясь обидеть своих хозяев, вызвать у них ненужные подозрения, недоверие к себе, неприязнь, которые еще больше осложнят работу. Зато я на собственном опыте давно убедился: смирение журналиста приводит к тому, что хозяева очень скоро к нему привыкают. Люди на производствах, право же, все заняты, бездельников мало, а если и есть таковые, пригодные для роли «гида», то и у них обычно личных забот по горло, на то они и бездельники. Короче говоря, если без наших протестов и взрывов, то через какое-то время «гид», извинившись, исчезает, а мы оказываемся предоставленными самим себе. Когда я приехал на «Красное Сормово», в первый день, знакомясь с заводом, я был «сам-пят», на второй день — с единственным «гидом», и то лишь до середины дня, а вечером, гуляя по заводской территории, даже ухитрился заблудиться. Зато на третий день о моем существовании вообще забыли, я всласть работал, стараясь напоминать о себе только в крайних случаях.

Впрочем, если ситуация складывается сложно, и тема острая, и забрало мы подняли, тогда терять нам уже нечего, и мы можем решительно потребовать у руководства предоставления нам самостоятельности. Обычно такого рода требования немедленно выполняются, и от гласной опеки не остается и следа. Но чье-то «ухо» нас все равно слышит, чей-то «глаз» постоянно видит, и забывать об этом категорически нам нельзя. Журналистика — довольно вредное производство. Учитывая это обстоятельство, мы должны пить молочко — и только молочко! — чтобы спокойно работать в любых реально существующих условиях.

Вот, пожалуй, и все «узелки», которые я считаю необходимым завязать себе на память.

Техника. От техники сбора материала, проще говоря, от того, к а к  мы работаем, зависит качество информации, идущей в блокнот. Если журналист неряшлив, теряет, забывает, опаздывает или просто бездельничает на