Долина Роз, о которой мне прежде доводилось слышать, оказалась гигантским садом, полным роз. Масло, которое получали из розовых лепестков, стремились изо всех сил заполучить все myropola Восточной и Западной империй, дабы изготавливать духи с запахом роз. Поскольку для того, чтобы наполнить всего лишь одну маленькую бутыль hemina[237] жидкого экстракта, требовалось почти пять тысяч римских фунтов розовых лепестков, то это масло стоило дороже чистого золота или самых редких специй.

На протяжении всего нашего долгого путешествия я пытался при каждом удобном случае — как и обещал лекарю Фритиле — рассмешить принцессу и поддержать ее хорошее настроение. Я потчевал Амаламену бессмысленными шутками, которые слышал в Виндобоне, забавными сплетнями о жителях того или иного места, где я побывал. Моя глупая болтовня часто вызывала у принцессы улыбку, временами она хихикала, а частенько и смеялась громко. Но я ни разу не видел, чтобы Амаламена где-нибудь веселилась так, как в долине Роз.

Мы прибыли туда на исходе лета, поэтому сезон, когда собирали урожай лепестков, уже миновал. Но долина все еще была в цвету, полная бесчисленных отцветающих роз. Их чувственный аромат окружал нас все время, он был таким насыщенным, что, казалось, пронизывал весь воздух вокруг. Мы ненадолго остановились в городе Бероя[238], таким образом, Амаламена и Сванильда смогли переночевать в городской таверне — скловены называют ее словом «корчма» — и там постирать свою одежду, а также пополнить запасы благовоний и притираний.

Так вот, во время пребывания в этой корчме принцесса купила среди всего прочего пудру из пыльцы роз и помаду, получаемую из розовых лепестков, — такие делают только здесь, в долине. Я присутствовал при том, как Амаламена любезно заметила трактирщику, что завидует ему — он живет в таком удивительном месте, где воздух пропитан приятным ароматом. Скловен в ответ проворчал, придя в настоящее изумление:

— Милый аромат? Sladak miris? — После этого лицо его скривилось и он страшным голосом прорычал: — Okh, taj prljav miris! Nosovi li neprestano blejo mnogo! — В переводе с его варварского языка это означало: «Акх, эта отвратительная вонь! Из-за нее у нас всех постоянный насморк!»

Все это не на шутку развеселило Амаламену — ну надо же, оказывается, есть на свете люди настолько глупые, что они недовольны тем, что живут среди прекрасных благоухающих роз. Представляю, как обидно было слышать нытье трактирщика той, которая знала, что ей самой осталось совсем недолго любоваться красотой, восхищаться чудесами и наслаждаться щедротами этого мира. Но Фритила говорил, что принцесса была склонна смеяться тогда, когда остальные рыдали. Этот случай в корчме заставил меня предположить, что, должно быть, из-за своих приплюснутых носов скловены не могут как следует ощущать запахи и ценить ароматы, вот почему эти люди вечно такие безнадежно мрачные и несчастные.

* * *

Мы продолжили наш путь: пересекли Теневой хребет — это был не слишком трудный подвиг — и затем направились на юго-восток, через пойму реки Гебра[239] в Родопы и Европу, провинции, которые прежде относились к земле под названием Фракия. Большинство их жителей такие же темноволосые, как и скловены, однако кожа у них смуглая, и все они говорят на сладкозвучном греческом языке, а их имена доступны для произношения и понимания чужеземцев. Носы у этих людей самые обыкновенные и нрав не такой мрачный, как у скловенов.

Как я уже упоминал, на протяжении всего нашего путешествия Амаламена весьма благосклонно принимала все мои многочисленные байки и шутки, хотя и посчитала, что эпизод в Берое был самым смешным. В то же время принцесса, казалось, была довольна, когда я просил ее рассказать мне о том, чего сам не знал. Поэтому, когда мы ехали рядом, она сообщала мне множество забавных и поучительных сведений о своем благородном семействе, о готах вообще и о землях, по которым мы путешествовали. Разумеется, принцесса, как и я, раньше тоже никогда здесь не бывала, но она все-таки изучила гораздо больше летописей, чем я. Например, один раз Амаламена сказала мне:

— Неподалеку отсюда, к западу, двести лет тому назад римский император Деций выиграл сражение против готов. Однако тридцать тысяч воинов, в том числе и сам Деций, при этом погибли. Даже победа, не говоря уж о поражении, дорого обходилась римлянам, когда они воевали с готами. Поэтому, как ты понимаешь, империя давно уже боится и ненавидит нас, хотя и вынуждена давать пристанище, однако использует любую возможность, кроме войны, чтобы разделить и уничтожить нас.

Я пробормотал:

— Надеюсь убедить императора Льва, что это может оказаться не менее опасно.

Откровенно говоря, меня не слишком увлекала древня история. Гораздо интереснее было послушать рассказы Амаламены о ее благородном семействе. Она поведала мне о достоинствах и военных подвигах своего недавно умершего отца, с восторгом перечислив все его многочисленные добрые деяния, за которые подданные прозвали своего короля Тиудамиром Любящим.

— Мой дядя тоже был очень достойным человеком, — добавила она. — Поэтому-то его все ласково величали Валамиром Верным.

Амаламена рассказала мне также о своей благородной матери Эрелеуве — ее голос предательски задрожал, когда принцесса поведала мне, что королева умерла от «смертельной болезни, которая называется kreps», будучи еще совсем молодой женщиной. К тому же, сказала Амаламена, ее мать, уже лежа на смертном одре, сильно удивила и огорчила родных, когда объявила, что переходит из арианства в католичество.

— Конечно, — сказала принцесса, — бедная мама страшно мучилась, хватаясь за слабую надежду выздоровления, но даже эта отчаянная мера ничего ей не дала. Поэтому мы, ее дети, простили ее, мы приняли волю Господа. Или всех богов.

Затем, по своему обыкновению, Амаламена снова просияла. Она коснулась пальчиками всех трех амулетов, висевших на ее стройной шейке, и беззаботно произнесла:

— Без сомнения, я пошла в мать — такая же непостоянная и не отдаю предпочтения ни одной религии. Я желаю получить все то хорошее, что соизволят мне дать все они. Ты, наверное, меня осуждаешь за это, Торн?

— Вовсе нет, — заверил ее я. — Это очень благоразумно. И, честно говоря, я ведь тоже не могу назвать себя ярым приверженцем какой-то одной религии. Я еще не нашел той, которая показалась бы мне истинной.

Принцесса также рассказала мне о своей сестре Амалафриде, которая была старше ее и Теодориха и уже была замужем «за herizogo по имени Вултерих Достойный, человеком немолодым».

— А ты, Амаламена? — спросил я. — Когда и за кого ты собираешься выйти замуж?

Она так тоскливо посмотрела на меня, что я устыдился своей необдуманной шутки. Но после минутного молчания Амаламена тоже заговорила шутливо. Она широко развела руками и сказала: