– Надо выручать своих! – Петр ожесточился лицом. – Я поведу лейб-гренадер, а ты, Андрей Васильевич, двинь петербуржцев и бутырцев уступом, они заполнят разрыв! С Богом, господа!

– Опомнись, государь! – тут же вскинулся Гудович, решительно преградив дорогу. – Никто и никогда не сомневался в вашей отчаянной храбрости! Там же янычары!

– Не твое дело шпагой махать, ваше величество! Я сам поведу полки! – Румянцев зашел сбоку, пытаясь встать рядом с Гудовичем.

– Вы, генерал, командующий всей армией? Так командуйте! – Петр оттолкнул Румянцева. – А гвардию поведу я сам! Молчать!!!

Яростный рык императора разом охладил генералов, и они расступились, давая дорогу. Петр побежал к стройным шеренгам лейб-гренадер, что построились густой колонной, на правый фланг, к своим, однажды проверенным на Гостилицком поле голштинцам, что своей атакой опрокинули гвардейских мятежников в ручей.

Поодаль от гренадер застыли грозные прямоугольники еще четырех батальонов – третья бригада уже давно исходила нетерпением, желая ввязаться в бой и доказать всем, что и они не лыком шиты и не зря к гвардии причислены. Еще бы, бутырцы – самый старейший полк русской армии, ветеран всех войн, что вела Россия. Полк Патрика Гордона, что учителем Петра Первого был в военном деле.

А в петербуржцах больше половины тех же голштинцев, да лучших из солдат зачислили, что восемь лет назад против мятежной гвардии встали. Кремень, а не люди! Гвозди из таких бы делать!

Петр не испытывал страха перед схваткой – вера в пророчество была непоколебима, а от серьезных ран должны были уберечь каска и надежный панцирь, что был поддет под мундир на войлочной подкладке. Хорошая броня, из арабского булата!

Второй такой, чуть похуже, он самолично проверил на прочность – кругляшок свинцовой пули из «гладкоствола» его не пробил, хотя после попадания солдат взвыл – ребро было отбито, синяк хороший расплылся. Пришлось под свой «бронежилет» подкладку потолще заказать, чтоб такую контузию не получить. Жар не пар, костей не выест, наоборот, целее будут.

Солдат пошел на эксперимент добровольно, но не так, как в том анекдоте, что он Като у канала рассказывал: «А на хрена мне такая жизнь!». Нет, кто ж откажется от такого – за секунду страха перепрыгнуть через чин, став сержантом, да еще полугодовое жалованье получить?!

Холодное оружие – клинки всех видов – тоже оказалось не способным пробить секрет древних мастеров. Умели же делать такое чудо! Не зря за него по весу золотом платили, пуд за пуд – обмен взаимовыгодный!

Усмехнувшись про себя, чувствуя тяжесть от брони и горячие струйки пота, что потекли по спине, Петр выхватил шпагу и подбежал к суровым гренадерам, что с нескрываемым восторгом пожирали его глазами:

– Гвардионцы! Надо выручать наших!

Здоровенные солдаты, самый маленький из которых был выше Петра на голову, усатые, радостно осклабились, оживились. А он еще раз окинул их взглядом – три роты, пятьсот штыков. И каких штыков! Каждый лошадь поднимет, нижняя планка роста в шесть футов, а три десятка вообще свыше двух метров, косая сажень в плечах.

Первый штурмовой батальон русской армии – потому что гвардейский! Половинки кирас зачехлены, прикрывают грудь и живот, железные каски, обтянутые кожей, под погонами стальные накладки, сбоку у каждого висит сумка с двумя гранатами, и не порохом начиненными, а аммоналом. Специально натасканные на штурм крепостей, но и в поле страшны для врага.

– Гвардия, вперед! – рявкнул Петр и махнул шпагой. И тут же барабанная дробь заглушила стрельбу, а ровные колонны, качнувшись, уставили в небо стальные лезвия примкнутых штыков, отбрасывая от клинков яркие брызги утреннего солнца…

Юконский острог

– Держи, Грийша!!!

Женский выкрик за спиной был знаком ему, а потому Григорий удержал удар. Его Маша крикнула, так он ее называл по крестному имени, на том епископ настаивал уперто – присягнувших русским индейцев старались крестить сразу же. Вроде как на благонадежность проверяли, и общаться легче – индейские имена сразу не выговоришь, а в переводе как-то человека именовать зачастую неудобно.

Ведь туземцы давали имена по характерным признакам того или иного человека. Женщину за красоту могли именовать Голубым Озером, а мужика могли прозвать Моржовым Отростком. Был в остроге алеут с таким же по размеру «мужским достоинством», ну, может, чуть поменьше, но впечатляющим. Он еще гордился своим именем, придурок!

Если бы кто самого Григория в Петербурге Бычьим Хреном попробовал назвать, враз все зубы потерял бы. Да и ребра вдумчиво пересчитали бы у него!

Григорий выхватил из рук Маши уже опробованную винтовку с патронташем, мысленно воздав себе хвалу за предусмотрительность – в каморы он еще с вечера вставил шесть патронов.

– Молодец, Машка! Беги в дом!

Он не удержался от звучного шлепка по тугой попке. Действительно, молодцом держится скво! Первым делом, забыв про неглиже, ему оружие принесла – соображает!

– Б-у-х! Б-у-х! Б-у-х!

– Я-а!

– Суки!!!

– Братцы!

– У-а!!!

Острог проснулся и тут же всколыхнулся от выстрелов заполошными русским матом и криками, чередовавшимися со свирепым визгом и воплями напавших индейцев.

– Бей «майских» приблудышей! – заорал во всю мочь Григорий. – Они изменники, колошами засланные!

Орлов знал, о чем предупреждать соотечественников, – в мае к ним в острог приткнулся туземный выводок из двух мужиков-подранков и одной скво. После долгих расспросов, по-алеутски они почти не понимали, удалось выяснить, что эта троица осталась от всего рода после предательского нападения тлинкитов-колошей, что своей жестокостью наводили ужас на все соседствующие с ними племена.

А так как враг твоего врага тебе если не друг, то точно союзник, Орлов поселил их в остроге, благо и алеутов с ним было два десятка, да и местный индейский род покровительство российское принял. Но «друзья» оказались те еще, «казачки засланные»!

– Хрен вам!

Заметив копошившихся у ворот индейцев, уже вытянувших первый запор, Орлов тут же начал стрелять. Трех пуль хватило, и два трупа застыли на земле, так и не вытянув второй, последний засов.

Судя по яростным крикам, за воротами собралась немаленькая толпа желающих пограбить русское поселение. А еще Григорий заметил свисающие с частокола веревки – к бабке не ходи, по ним тихой сапой и проникли в острог колоши.

Вот только без шума у них не обошлось – и Григорий мысленно возблагодарил свой жесткий топчан и жаркое Машкино тело, не давшее ему сегодня заснуть. А так бы и не проснулся…

Кагул

Запах войны кружил Петру голову, его сердце настолько участило свое биение, что норовило вырваться из груди, проломив не только ребра, но и чешуйчатый панцирь из старинной дамасской стали. Такие ощущения нигде нельзя испытать, а только на войне!