— Спасибо тебе за это, — сказала она. Чтобы пошутить. Повисло молчание. Стилиана взяла крохотный клинок, ее пальцы были столь же тонкими и почти столь же длинными. — И спасибо тебе за это, и за… все другое, когда-то. — Она стояла очень прямо, несгибаемая, не делающая уступок… никаких уступок. — Благополучного тебе путешествия домой, родианин.

Ему приказывали удалиться и даже не назвали по имени напоследок. Он внезапно понял, что она не сможет ждать. Ее сжигало нетерпение.

Он посмотрел на нее в ярком свете, который она предпочла впустить сюда, чтобы все могли ясно видеть там, где не могла она. Так хозяин, которому лекарь запретил пить, велит принести самое лучшее вино для своих друзей.

— И тебе, госпожа, — ответил он. — Благополучного путешествия домой, к свету.

Он постучал в дверь. Ему открыли и выпустили его. Он покинул эту комнату, поляну, лес, каменистый берег, остров.

Утром он покинул Сарантий, с рассветным отливом, когда краски и оттенки цветов только возвращались в мир в конце долгого путешествия бога сквозь тьму.

За их спиной вставало солнце, просачивалось сквозь гряду низких облаков. Стоя на корме корабля, на котором Плавт Бонос, проявив доброту среди своего горя, предложил ему место, Криспин вместе с горсткой других пассажиров смотрел назад, на Город. Око мира, так его называли. Слава творения Джада.

Он видел оживленную суету в глубокой защищенной бухте, железные столбы с цепями, которыми можно перегородить вход в бухту во время войны. Наблюдал за лодочками, шныряющими туда-сюда через их кильватерную струю, за паромами в Деаполис, за утренними рыбаками и за теми, которые возвращались, собрав ночной урожай в море, за их разноцветными парусами.

Вдалеке мелькнули тройные стены, в том месте, где они спускались к воде. Сам Сараний провел линию этих стен, когда впервые прибыл сюда. Он видел приглушенный отблеск лучей раннего солнца на крышах домов, смотрел, как Город поднимается из моря, видел церкви и купола святилищ, дома патрициев, крыши зданий гильдий, хвастливо покрытые бронзой. Он видел огромную чашу Ипподрома, где соревновались люди и кони.

А потом, когда они сменили курс с юго-западного на западный, у выхода из бухты, и началась зыбь открытого моря, и надулись их белые паруса, Криспин увидел сады Императорского квартала, поля для игр и дворцы, и они заполнили все поле его зрения и удерживали его взгляд, пока он проносился мимо них, все дальше.

Они плыли на запад, под напором предрассветного ветра и отлива, матросы перекликались друг с другом, звучали громкие команды в разгорающемся свете. Начиналось что-то новое. Долгое путешествие. Он все еще смотрел назад, как и остальные пассажиры, все они застыли, прилипли к поручням на корме словно заколдованные. Но в конце, по мере того как они уплывали все дальше. Криспин смотрел только на одну точку, и самое последнее, что он видел вдалеке, почти на горизонте, был купол Артибаса, сверкающий ярче всего в Городе.

Затем восходящее солнце наконец прорвалось над низкими облаками на востоке, встало прямо за далеким Городом, ослепительно яркое, и ему пришлось заслонить глаза и отвести взгляд в сторону. А когда он снова посмотрел туда, моргая, Сарантий исчез, покинул его, и осталось только море.

Старик сидит в дверном проеме церкви, недалеко от стен Варены. Раньше он бы размышлял о цвете этих стен — нечто среднее между медом и охрой, — обдумывал, как использовать стекло, камни и свет, чтобы добиться именно того оттенка, который проявился при свете солнца поздней весной. Но теперь — нет. Теперь он довольствуется тем, что просто наслаждается этим днем, его второй половиной. Он чувствует, как иногда умеют чувствовать пожилые люди, что не может быть уверенным в наступлении следующей весны.

Здесь он практически один, вокруг лишь несколько человек, где-то во дворе или в заброшенной старой церкви, примыкающей к расширенному святилищу. Сейчас святилище тоже не используется, хотя в нем похоронен царь. После осеннего покушения священники отказались проводить здесь службы и даже остаться в спальном корпусе, несмотря на сильное давление со стороны тех, кто сейчас правит во дворце. Насчет этого у сидящего в дверях человека есть собственное мнение, но в данный момент он просто наслаждается тишиной и ждет прихода одного человека. Он уже несколько дней приходит сюда, и его мучает сильное нетерпение, не подобающее старому человеку, как он говорит сам себе, если он правильно усвоил уроки долгой жизни.

Он откидывается вместе с табуретом назад, прислоняется к деревянному дверному косяку (старая привычка) и надвигает на лицо поразительно бесформенную шляпу. Он питает беспричинную привязанность к этой шляпе, выдерживает все шутки и подковырки, которые она вызывает, совершенно невозмутимо. Во-первых, этот головной убор — абсурдный, даже когда он был новым, — спас ему жизнь почти пятнадцать лет назад, когда один подмастерье вечером в темной церкви с перепугу принял его за вора, крадущегося во тьме. Этот юноша (уже тогда широкоплечий) собирался обрушить сокрушительный удар посоха на голову непрошеного гостя, но в последний момент удержался, когда увидел и узнал шляпу.

Мартиниан Варенский, расслабившись в лучах весеннего солнца, бросает взгляд на дорогу, уже собираясь погрузиться в сон.

Он увидел, что приближается тот самый подмастерье. Или, точнее, по прошествии всех этих долгих лет он увидел своего бывшего ученика, а теперь коллегу и партнера и долгожданного друга Кая Криспина. Тот шел к нему по тропинке, ведущей к широким низким деревянным воротам в ограде, окружающей двор святилища и могилы на нем.

— Будь ты проклят, Криспин, — проворчал Мартиниан. — Только я собрался задремать. — Потом принял во внимание тот факт, что рядом никого нет, что никто его не слушает, и позволил себе искреннюю реакцию: он быстро поставил табурет на все ножки и почувствовал, как сильно забилось его сердце.

Его охватили изумление, предвкушение, огромная радость.

Скрытый в тени дверного проема, он наблюдал. Увидел, как Криспин отодвинул задвижку на воротах и вошел во двор. Борода и волосы у него были короче, чем когда он уехал, но в остальном особых перемен заметно не было. Мартиниан громко позвал тех людей, которые тоже ждали Криспина. Они не были подмастерьями или художниками: сейчас здесь не велись никакие работы. Двое мужчин быстрым шагом вышли из-за угла здания. Мартиниан указал в сторону ворот.

— Вот он. Наконец-то. Не могу вам сказать, сердит ли он, но всегда безопаснее думать именно так.

Оба мужчины выругались, как и он, хотя и с более искренним чувством, и двинулись вперед. Они прождали в Варене почти две недели, и раздражение их все росло. Именно Мартиниан высказал предположение, что путешественник, весьма вероятно, когда он появится, зайдет в святилище за стенами города. Он доволен, что оказался прав, хотя ему и невесело, потому что он знает, что обнаружит здесь его друг.

Стоя в дверях, он смотрел, как идут вперед два чужака, первые живые души, которым предстоит приветствовать путешественника, вернувшегося издалека. Один из них был императорским курьером, второй — офицером сарантийской армии. Армии, которая должна была этой весной вторгнуться к ним, но теперь все изменилось.