не философская категория, а эмпирическое понятие, допускающее существование интеллектуально необходимого принципа. Это не материализм и не метафизика. Никакой разумный исследователь не станет утверждать, что природа наблюдаемой реальности, наряду с природой наблюдателя, то есть психического, суть известные и общепризнанные величины. Если новейшие открытия науки все ближе подводят нас к идее унитарного бытия, которой свойственны пространство и время, с одной стороны, и каузальность и синхронистичность, с другой стороны, то о материализме нет повода рассуждать. Скорее, становится как будто ясно, что есть способ избавиться от несоизмеримости наблюдаемого и наблюдающего. Результатом должно быть единство бытия, которое надлежит выражать на новом понятийном языке – или на нейтральном языке, как однажды выразился Вольфганг Паули.

[951] Итак, к триаде классической физики – пространство, время и каузальность – добавляется фактор синхронистичности, и триада превращается в тетраду, quaternio, которая позволяет охватить картину целиком:

[952] Здесь синхронистичность является для трех других принципов тем, чем для трехмерности пространства выступает одномерность времени[751], или напоминает об отсутствующем четвертом госте из «Тимея» (как говорит Платон, ему помешала прийти некая хворь)[752]. В современной физике добавление времени в качестве четвертого измерения подразумевает существование непредставимого пространственно-временного континуума, а понятие синхронистичности с присущим ему качеством смысла рисует картину мироздания, столь неожиданную, что поневоле теряешься[753]. Впрочем, это понятие полезно тем, что оно позволяет расширить наше определение и познание природы психоидным фактором, то есть априорным смыслом или «тождеством». Тем самым задача, красной нитью пролегавшая через размышления алхимиков на протяжении полутора тысяч лет, снова возникает и саморазрешается в так называемой аксиоме Марии-Иудейки[754] (или Коптийки): «ἐκ τοῦ τρίτου τò ἔ τέταρτον» («Из Троицы Один выходит как Четвертый»)[755]. Эта загадочная фраза подтверждает то, о чем я говорил выше: принципиально новые точки зрения, как правило, отыскиваются не на изведанной территории, а в укромных уголках, куда могут даже опасаться заглядывать из-за их дурной славы. Старинная мечта алхимиков о трансмутации химических элементов, многократно осмеянная, в наши дни сделалась реальностью, а ее символизм, тоже предмет многочисленных насмешек, оказался поистине золотым дном для психологии бессознательного. Алхимическая дилемма тройки и четверки, которая началась с истории, послужившей завязкой для «Тимея», а впоследствии воплотилась в сцене с кабирами из второй части «Фауста», для алхимика шестнадцатого столетия Герхарда Дорна стала выбором между христианской Троицей и serpens quadricornutus, четырехрогим змеем, то есть дьяволом. Как будто предвосхищая грядущие события, он предавал анафеме языческую четверку, вообще столь ценившуюся алхимиками на том основании, что она происходит от «бинария» (число 2) и поэтому представляет собой нечто материальное, женское и дьявольское[756]. Доктор М.-Л. фон Франц отметила проявления «тринитарного» мышления в «Притче» Бернарда Тревизанского, в «Amphiteatrum» Кунрата, в трудах Михаеля Майера и в анонимном сочинении «Aquarium sapientum»[757]. Вольфганг Паули обратил внимание на полемические сочинения Кеплера и Роберта Фладда (теория соответствия Фладда потерпела поражение и уступила место кеплеровской теории трех принципов)[758]. За выбором в пользу триады, который в некоторых отношениях противоречит алхимической традиции, последовала научная эпоха, ничего не ведавшая о соответствиях, но с отчаянным упорством цеплявшаяся за «троичное» мировоззрение, это продолжение мышления «тринитарного», которое все описывало и объясняло в категориях пространства, времени и каузальности.

[953] Революция, вызванная открытием радиоактивности, значительно видоизменила классические воззрения физики. Изменения оказались настолько велики, что нам придется перерисовать классическую схему, о которой я говорил выше. Поскольку у меня была возможность благодаря дружественному интересу профессора В. Паули к моим изысканиям обсуждать эти принципиальные вопросы с профессиональным физиком, который при этом был в состоянии оценивать мои психологические аргументы, я считаю себя вправе выдвинуть предположение, где учитываются достижения современной физики. Паули предложил заменить классическое противопоставление пространства и времени на энергию (сохранение энергии) и пространственно-временной континуум. Тем самым я сумел более точно определить другую пару противоположностей – каузальность и синхронистичность, желая установить некую связь между двумя этими гетерогенными понятиями. Вот какова итоговая согласованная схема (quaternio):

[954] Эта схема, с одной стороны, отвечает постулатам современной физики, а с другой стороны, удовлетворяет положениям психологии. Психологическая точка зрения нуждается в пояснении. По изложенным выше соображениям каузальное объяснение синхронистичности неприемлемо, ведь синхронистичность проявляется, прежде всего, в «случайных» тождествах. Их tertium comparationis[759] зиждется на психоидных факторах, которые я называю архетипами. Они лишены определенности, то есть могут быть познаны и определены только приблизительно. Пускай они связаны с каузальными процессами или «передаются» такими процессами, эти факторы постоянно вырываются за их пределы, и возникает нарушение порядка, которое я назову «трансгрессией», поскольку архетипы встречаются не только в психической сфере, но и, едва ли не столь же часто, при обстоятельствах, которые психическими не являются (не забудем, что мы говорим о тождественности внешнего физического процесса психическому). Архетипические тождества не обусловлены каузальной детерминацией, то есть между ними и каузальными процессами нет никакой закономерной связи. Поэтому складывается впечатление, что они выступают наглядными примерами хаотичности, случайности или тех «хаотических состояний», которые, по словам Андреаса Шпайсера, «перемещаются во времени совершенно закономерным способом»[760]. Это первоначальные состояния, которые «не подчиняются механистическому закону», но суть его предпосылки, случайный субстрат для такого закона. Если рассматривать синхронистичность или архетипы как случайность, то последняя приобретает специфическое выражение модальности – с функциональной значимостью мироформирующего фактора. Архетип выражает психическую вероятность, когда повседневное инстинктивное событие становится типическим. Это особый психический образчик общей вероятности, которая «образуется законами случайности и устанавливает для природы правила точно так же, как их устанавливают законы механики»[761]. Мы должны согласиться со Шпайсером в том, что, пусть в царстве чистого интеллекта случайность является «бесформенной субстанцией», она раскрывается психической интроспекции – если внутреннее восприятие вообще способно ее уловить, – предстает как образ, или скорее как тип, который лежит в основе не только психических тождеств, но и (примечательный факт!) тождеств психофизических.

[955] Трудно избавить понятийный язык от каузальной «окраски». Слово «основа», несмотря на свою вроде бы очевидную каузальность, должно пониматься не как что-то причинное, а как просто обозначение существующего качества, несводимой случайности «самой по себе». А «значимое совпадение», или тождество психического и физического состояний, между которыми не существует никакой каузальной связи, есть, если брать широко, модальность без причины, «акаузальная упорядоченность». Но тогда встает вопрос – возможно ли расширить наше определение синхронистичности с учетом тождества психических и физических процессов, или, точнее, должно ли оно быть расширено? Кажется, что это требование буквально навязывает себя, когда мы размышляем над сказанным выше,