Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Прочь, ведьма!»
Мило, горячо и оригинально. А старые стихи от переделок не портятся, а только приобретают новые смыслы.
О любви Мариенгофа к путешествиям мы не раз говорили. Настала очередь последнего из них – в Абхазию. Поэтическое письмо Эйхенбаумам из Гагры (1957 год) мы уже приводили. Поэтому начнём с мемуаров.
«Мы жили в Пицунде, – пишет Мариенгоф о поездке 1958 года. – Это Абхазия. Это под синим небом тёплое море, такое же красивое, как все тёплые моря. Это берег в мелкую округлую гальку, к которому с гор спустились сосны. Пятисотлетние сосны и постарше. Нам особенно нравились те, что постарше. Мы могли их обнять только вдвоём с Никритиной. Рядом с ними наши подмосковные вековые сосны казались тонкими юными деревцами. Я был так увлечён Пицундой, что даже перестал читать газеты. А у себя дома, в Ленинграде, они мне казались столь же необходимы, как две утренние чашки крепкого кофе. Мы с Никритиной ходили и ходили по толстым мягким коврам из жёлтой хвои. До войны в царскосельских дворцах лежали почти такие же роскошные ковры».483
Именно тогда, в Пицунде, Мариенгоф и Никритина узнали о смерти Зощенко. В январе этого же года умер Евгений Шварц. Ленинградские друзья уходили в вечность…
Приехали Мариенгоф и Никритина в Абхазию и на следующий, 1959 год. Опять в Пицунду. Обо всех радостях жизни докладывали Эйхенбауму:
«Да как они, эти сволочи, эти невежды-врачи смеют не пускать с нами нашего графа де-Боруха фон-Эйха в Пицунду? “Жара!..” Какая жара? Где она? В сосновой громадной роще, продуваемой насквозь легчайшим морским зефиром? Из неё по нежным коктебельским камушкам 25 шагов (сосчитано!) до 25-градусного моря, всегда гладкого и чистенького, как твой, миленький, девственная кроватка.
“Вредно! Опасно для жизни!” Что опасно для жизни? Земной Эдем?.. Так господь бог не для того создавал его, чтобы уморить своего Адама! Может быть, вредны и опасны для жизни яблоки сорта “Шампань”, величиной в два кулака и стоимостью 6 рублей за кило? Или опасно для жизни, что поблизости и не пахнет ни одним подхалимом из Пушкинского Дома?
Кончен бал! В последний раз, Борька, как говорит Шкловский, ты не поехал с нами!»
И ещё одно:
«Значит, у нас – “Итак, итог”. Прожили в Пицунде 1½ месяца. Полностью потерян один день (т.к. не купались). С 28 августа стали перепадать дожди, а вот сегодня (3-го) всю ночь и утро лил тропический – валились с неба водяные стены. Ан… уже собираемся к морю поплавать. Таковы, стало, субтропики.
Наши пицундские сосны несколько интересней, чем наши персоны. Поэтому расскажу о них, а не о себе. Эти особы почтенны и аристократичны. Лежим мы обычно на опушке, овеваемые морским бризом, под одной из них, примерно пятисот–шестисотлетней. А из рода они – “третичной эры” – то есть роду этому их два-три миллиончика лет. Вот, значит, полёживаешь так и чувствуешь себя полнейшим ничтожеством! Полезно… при моём-то самомнении. Между прочим, по-гречески “Пицунда” – это и значит “сосна”…
У нас тут грузинская академия всякие раскопки делает. Отрыли храмы, акрополь, бани, водопроводы, канализацию… Завидуем при нашем современном здешнем сральнике. Постепенно приспособились этим делом заниматься под аристократами. И сразу стало легче на свете жить. Самая прекрасная аллея у нас получила название – “каковая”…
Я у грузин оказался “великим”, “знаменитым”, “гениальным” автором “бессмертной книги” и “стихов”… Поэтому они, разумеется, очень мне понравились. Так и говорю теперь: “Самые тонкие, самые интеллигентные люди на земле – это грузины”.
Ираклий Андронников не в счёт – он полужидёнок, как и мы с тобой, Борушок миленький.
6-го мы отбываем в Москву – недели на три. Нах кур. То есть покутить.
Очень любим Эйхов.
Чуть ли не ежегодно в Абхазию выбирались и старые закадычные друзья – Рюрик Ивнев и Василий Каменский. Надо думать, нет-нет, да и свиделись они с Мариенгофом разок-другой в Новом Афоне или в Сухуме.
Шутки шутками, но неожиданно Мариенгофу поступает предложение об издании его лучших произведений. А то действительно как-то несолидно: советский писатель, в возрасте – и без своего избранного.
Анатолий Борисович тут же всё распланировал:
«1. Воспоминание безмолвно… и т.д.
2. Мой век… и т.д. 1) Те диспуты, 2) Мартышка, 3) Качалов, 4) Конец Есенина
3. Из «Дневника»
4. Четыре стихотворения и т.д.
5. Екатерина и т.д.
6. Пирогов и т.д.
7. Шут Балакирев
8. Маленькие комедии: 1) Две жены 2) Толечка 3) Кукушка 4) Мама 5) В машине пять мест 6) Ничего общего 7) Безумная любовь 8) Странный характер 9) Тетя Нюша 10) Заботливая родственница 11) Дядя Саша».
Хорошенький должен был получиться том!
Вот только возникают вопросы: что такое «Воспоминание безмолвно»? «Из “Дневника”»? «Четыре стихотворения»? Ответов нет.
А на дворе между тем 1959 год. В квартире на Бородинской улице раздаётся телефонный звонок. Беспокоит некто Баскаков, из ЦК ВКП(б), по поводу подготовки «Избранного». Анатолий Борисович писал об этом Зое Никитиной:
«Разговор был хороший, благоприятный, деловой. Он, Баскаков, конечно, и подтвердил, что ты говорила: издательства, мол, теперь “сюзерены”, сами решают. Насчёт “Книготорга” сказал: “Тут имеется недоразумение относительно «избранного» (однотомников) – это тоже дело самого издательства. Но главное недоразумение в соединении прозы и стихов – как оплачивать: у стихов тиражи гораздо меньше”. И тут же подсказал выход: “Вот, мол, такой вопрос возник с Твардовским, и было решено издать в двух книгах: первая – стихи, вторая – проза”. Но самое приятное для меня: он обещал “сегодня же позвонить Люсичевскому”484. Об этом, если помнишь, я просил и Катерину Алексеевну.
