Сразу успокоившись, Верцингеторикс кивнул. Потом опустился на колени и склонил голову к рыхлой, пропитанной кровью земле.

– Принесите цепи, – распорядился Цезарь.

В этот момент тишина разорвалась победными криками, и легионеры принялись отчаянно стучать мечами о щиты. Этот стук заглушил все остальные звуки.

Глава 45

Снова пришла зима, и Юлий опять повел четыре легиона через Альпы, чтобы разбить лагерь рядом с Аримином. В обозе ехали пятьсот сундуков с золотом – достаточно, чтобы заплатить сенату отступное хоть сотню раз. Легионеры гордо шагали с оттягивающими пояса, туго набитыми серебряными монетами кошельками. Отдых и обильная добротная еда быстро вернули им обычную бодрость, энергию и бравый вид. Галлия наконец-то смирилась, настало долгожданное спокойствие. От одного берега до другого протянулась сеть новых дорог. Верцингеторикс сжег тысячу римских ферм, но новые поселенцы продолжали прибывать, привлеченные плодородием земли и обещанием устойчивого мира.

Галльские войны удалось пережить всего лишь трем тысячам бойцов Десятого легиона. Каждого из этих героев Юлий наградил землей и рабами. Он дал людям золото и семена для посева и не сомневался в их преданности. Так его когда-то учил Марий. Воины сражались не за Рим и не за сенат – они сражались за своего полководца.

Юлий не позволил ни одному из легионеров зимовать в палатке, так что Аримин сразу наполнился жизнью и деньгами, ведь в каждом из домов квартировали два, а то и три воина. Цены в городе подскочили буквально за одну ночь, а уже через месяц закончились запасы вина – несмотря на то что Аримин стоял на побережье и мог похвастаться большим портом.

Брут явился в город во главе Третьего галльского легиона и первым делом отметил прибытие тем, что напился до бесчувствия. Смерть Рения не отпускала преданного ученика, и ночь за ночью он отчаянно заливал горе во всех городских кабачках по очереди. Юлию приходилось регулярно выслушивать жалобы трактирщиков и безропотно оплачивать счета за нанесенный их заведениям ущерб. Дело кончилось тем, что полководец отправил к Бруту Регула, поручив ему сдерживать буйство друга, однако начали поступать сообщения об усилении беспорядков: вдвоем воины причиняли еще больший ущерб.

Впервые со времени испанской кампании Цезарь не знал, что именно принесет ему грядущий год. Потери противника в галльских войнах составили миллион человек убитыми, еще миллион был продан в рабство в римские каменоломни и дальше, от Африки до Греции. Цезарь получил столько золота, сколько не видел за всю свою жизнь. Он осуществил давнюю мечту – пересек море и захватил земли бриттов. Оставалось лишь радоваться и гордиться, ведь он повторил успех Александра Великого и открыл новый мир, которого еще не знали географические карты. За десять лет Рим получил больше новых земель, чем за все предыдущее столетие. Если бы в юности Юлию удалось увидеть Верцингеторикса на коленях со склоненной головой, его радости и гордости не было бы предела. Он купался бы в собственных подвигах. Но разве можно было предположить тогда, сколь сильной окажется тоска по мертвым? Мечты рисовали статуи и славу в сенате. Сейчас, когда видения воплотились, они вызывали лишь презрение. Даже победа казалась пустой, потому что означала окончание борьбы.

Юлий поселился в самом центре Аримина, в доме Красса, и ночами ему чудилось, что в спальне еще сохранился запах духов Сервилии. Полководец не послал за возлюбленной, хотя чувствовал себя страшно одиноким. Почему-то мысль об избавлении от депрессии с помощью любовных утех была невыносима. Юлий приветствовал темные короткие зимние дни, видя в них отражение тьмы собственной души, и с сочувствием принимал мрачное настроение старых друзей и соратников. Натягивать поводья собственной жизни и мчаться вперед не хотелось. В уюте и уединении дома Красса полководец мог проводить в одиночестве дни, часами глядя в темное небо и обдумывая пройденный путь.

Те рапорты и отчеты, которые он долгие годы регулярно посылал в родной город, приобрели особое значение. Каждое из воспоминаний, попав на бумагу, утрачивало какую-то долю истинности. Чернила не могли выразить ни боль, ни отчаяние, но это оказалось даже к лучшему. Записывая воспоминания о событиях в Галлии, Цезарь словно снимал с души камень. Он доверял бумаге то, что она могла принять, и отдавал записки Адану, чтобы тот переписал их начисто.

В конце первой недели в дом к Юлию переселился Марк Антоний. Он сразу принялся за работу: снимал с мебели чехлы и следил за распорядком дня товарища, в частности за его питанием. Теперь Юлий по крайней мере раз в день ел нормальную, хорошо приготовленную горячую пищу. Полководец ценил заботу и милостиво позволял ухаживать за собой. Еще через несколько дней появились Цирон и Октавиан. Они принялись наводить настоящий римский порядок, подобный тому, что царил на галерах. Воины вытащили из центральных комнат ворох бумаг и внесли в дом оживление, которое нравилось Юлию все больше и больше. Конечно, поначалу одиночество радовало, но за долгие годы он уже привык к обществу товарищей по оружию, а потому лишь слегка поднял брови, когда Домиций объявил, что решил поселиться именно здесь. На следующее утро центурион принес на плече бесчувственного Брута. Теперь по всему дому горел свет, а когда Юлий спустился на кухню, то обнаружил там трех местных женщин. Они усердно месили тесто. Их присутствие также было принято без единого слова возражения.

Наконец из Галлии прибыли корабли с вином. Живительную влагу тут же расхватали измученные жаждой местные жители – Марку Антонию удалось отвоевать всего лишь одну бочку. Командиры собрались все в том же доме Красса и за ночь опустошили ее, падая по мере готовности там, где стояли и сидели. Утром Юлий впервые за долгое время хохотал громко и искренне: уж очень смешно было наблюдать за тем, как товарищи бродили, качаясь и натыкаясь на мебель.

Горные перевалы закрылись, и Галлия сразу стала почти такой же далекой, как луна. Зато теперь вспомнился Рим, и Цезарь начал писать письма. Странно было думать о тех, кого не видел уже долгие годы. В Риме Сервилия. Там уже построили новое здание сената – город стирал с лица болезненные шрамы смутного времени.

По утрам, когда дверь кабинета отгораживала от шума и суеты дома, Юлий сочинял длинные письма дочери. Он пытался проложить тропинку к уму и сердцу совершенно незнакомой молодой женщины. Два года назад он согласился, чтобы Юлия вышла замуж в его отсутствие, и с тех пор не получал никаких известий. Писать письма посоветовал Брут, и Цезарь делал это с огромным удовольствием, даже не зная, прочитает их дочь или