Тогда почему же эта вера, в которой любовь Иисуса к Богу и грешным людям, его переживание божественной любви достигло своей высочайшей вершины, играет такую небольшую роль во всей истории христианства? Почему на первый план всегда выходили взгляды Павла и жертвенная смерть Иисуса за наши грехи? Почему Послание Иакова, Эразм, просветители, свободные мыслители не обрели силы удержать эту пламенную любовь? Почему их забывали, как только уходил религиозный гнет, против которого они и восставали? Нам остается лишь повторить известный факт: мир часто отвергает любящую веру и верящую любовь Иисуса и заменяет их догмами, церемониями, интересами власти и денег. Это поразительно, это достойно сожаления, этого никто никогда не объяснял – и это можно понять лишь в свете учения о неврозах. Однако мы хотим указать на отдельные моменты, способные прояснить отказ от аналитического мышления, призванного преодолеть страх непременно с помощью любящей веры, как тому учил Иисус.

1. Вера в безусловную любовь с ее gratia gratis data недоступна там, где обычай и вытеснения привязали веру и любовь к наказанию и искуплению греха. Дети строгих родителей принимают наказание и искупление как необходимую данность. Любой законопослушный гражданин будет считать, что нарушение закона ведет к наказанию; это нормально, и так же это воспринимает христианин, воспитанный в символике строгого божественного правосудия.

2. Иисус учил тому, что покаяние и изменение нрава было самым главным условием для прощения грехов с помощью безвозмездной божественной милости. Но покаяние увидеть сложнее, нежели простое искупление, определить, достиг ли его человек, тоже сложней, и субъективно, и объективно; а кроме того, трудно удержаться от возврата к прежним грехам. Искреннее и глубокое покаяние гораздо значительнее и сложнее, чем уплата штрафа через внешние покаянные дела. Покаяние проникает глубже, чем штрафы. Но только глубокие натуры способны преобразиться. Обычному человеку гораздо легче совершить видимое, измеримое искупительное действие, чем внутренне переродиться. Детишки всегда готовы сказать: «Мне жаль», но их слова не имеют ни цены, ни силы. Порой вернее их наказать, чем ожидать раскаяния, которое превратится в легкомысленную церемонию и утратит смысл. Да и наказание может превратиться в бессмысленное действие, и иногда к нему даже будут стремиться – за удовольствием. Я часто видел тех, кто с удовольствием шел на исповедь и даже радовался ей. Но для малодушных покаяться трудней, чем на словах проявить видимость покаяния. А для глубоких натур все иначе.

У избавления от вины и рожденного ей страха через синтез есть свои преимущества. Оно действует на некоторых христиан, чьи переживания, вытеснения и подсознательные идеи препятствуют прямому восприятию безусловной любви и милости. Синтетический метод дает им высочайшее религиозное блаженство, показывает им зримые средства искупления, обеспечивает своего рода защитный механизм от потерь сублимаций, позволяет людям осуществить вытеснение и дарует им радость, обращая внимание на то, что они искупили вину и вынесли должное наказание. Даже если синтетическая защита от страха осуществляется только символически, она может очень сильно действовать на состояние души. Мысль о том, что животное умрет вместо меня, придает моему греху убедительность, но легче убедиться и в прощении, ведь жертву приносит община! По сравнению с настоящим покаянием это менее действенно. Но разве не может внешнее проявление покаяния соответствовать внутреннему преображению, ведь есть же учение об opus operatum – о том, что таинства действуют во всех случаях?

Так мы обрисовали опасности измельчания, торгашества с Богом, послаблений в религиозной жизни. Бесспорно, этот метод, вместо того чтобы способствовать исполнению святой любящей воли Божией, может лишить религию и нравственность сил. Он ослабляет нравственную инстанцию, как аморальность – но этого можно избежать.

Когда религиозный страх, рожденный чувством вины, приводит к более строгому, возможно, аскетическому стилю жизни, когда влечениям объявляется война, когда их запрещают и ничего не получают взамен, или когда в Боге и Его представителях с ненавистью, осознанной или вытесненной, видят разрушителей радости, появляются новые опасности, которые подталкивают к разрушению жизни, возникновению невроза и опустошению христианской жизни. То, что мы показали в истории христианства, душепопечитель в изобилии видит в отдельных людях.

В католичестве, согласно его сути, со страхом, что рожден чувством вины, и со страхом перед самой жизнью пытаются совладать путем синтеза, в протестантизме – в соответствии с его идеями, а не их реализацией – аналитически. Исходя из опыта научно обоснованной теории страха, идеальный протестантизм одолевает страх лучше, ибо благодаря абсолютному господству любви и радикальному отказу от магии и навязчивых идей, согласно с библейским заверением (1 Ин. 4:18), а также опыту неврологии, не застревает в коллективно-невротических попытках достичь спасения, а уничтожает корни страха.

Однако нелегко доказать, что такой идеальный протестантизм может существовать долго и активно. В истории Церкви это подтверждает относительная безуспешность Послания Иакова, неудачи Эразма и Кастеллио, измельчание Просвещения после устранения суровой ортодоксии, а прежде всего победа воззрений Павла над идеями синоптических Евангелий. Просветители, как и некоторые психоаналитики, считали идеалом свободу от вытеснений и бессознательных мотивов, но они не учли, что высочайшие достижения человеческого духа всегда осуществляются с помощью бессознательного, то есть вытеснений, и что вытеснения, несмотря на свои опасности – незаменимые средствами защиты и поддержки человеческого духа. Одни только интеллект и «рацио» не обеспечат благополучие, как ясный взгляд не гарантирует здоровье и успешную жизнь. Но если мы поставили вопрос, то это еще совершенно не значит, что мы сможем тут же на него ответить.

До сих пор мы противопоставляли анализ и синтез при попытках совладать со страхом. При внимательном изучении становится ясно, что в истории христианства они почти никогда не разделялись, хотя постоянно преобладал один из принципов. Уже Павел настолько проникся иудейской идеей искупления, что не смог без изменений принять свободную от наказаний милость Божию, как ее проповедовал Иисус в той же притче о блудном сыне. Учение Павла отняло определенные элементы у любви и милости Божией – не так много, и он говорил о них с восторгом, – и перенесло их на любовь и милость Христа, которые стали для него высшим переживанием. Да, он пережил высшее освобождение от страха. Именно потому он окружил образ Христа таким ореолом мистики, и этот ореол родился из любви, а также – из его чувства единения с общиной, тоже основанной на любви. Община еще не зашла слишком далеко, в ней не развился невроз навязчивых состояний, а люди в ней не стали частью толпы внутри Церкви, воспринимаемой как магическая инстанция. Система Павла была скорее организованной формой братской любви. В то же время опыт Павла отчасти был итогом его убежденности в том, что искупительная смерть Христа была призвана избавить людей от вины и греха – эта уверенность тоже была основана на синтезе идей. А вот в католичестве, что, наверное, слегка нелогично, нашлось место для милости Божией – аналитического фактора – хотя мощнейший акцент делался на искуплении, совершенном Христом, и некоторых заслугах людей. В протестантизме конфликт, порождающий страх и рожденный чувством вины, решался искуплением (особенно искупительной смертью Христа), то есть эрзац-удовлетворением, сколь бы искренними ни были восхваления любви и милости Божией, милующих, дарованных прежде прошения и неотъемлемых от спасения.