— Хорошо, с врачами я разберусь. Но хочу напомнить — вы провели двенадцать дней в клинике, из них — восемьдесят пять часов под воздействием психотропных препаратов, и тем не менее оказались не способны нам помочь.

— Вы просто не знаете, в какой стороне надо искать. Я сам этого толком не знаю, но да поможет мне Бог.

* * *

Все три врача не смогли сообщить ему ничего такого, о чем бы он не догадался, слушая рассказ Беркуиста. Больше того, психиатрическая терминология только затуманивала полученную им ранее картину. Слова президента об удивительном и тонком инструменте, сломавшемся под нечеловеческим бременем ответственности, были гораздо ярче, чем сухие объяснения о границе стрессовых напряжений. Наконец самый молодой из психоаналитиков перешел на нормальный язык.

— Для него не существует реальности в общепринятом значении этого понятия. Он фильтрует все свои впечатления, допуская к себе только то, что он хочет видеть и слышать. Это его реальность. И для него она более реальна, чем весь его прежний опыт. Это происходит потому, что Мэттиас имеет дело со своим собственным воображением, которое служит мощной защитой. У него больше ничего не осталось, кроме воспоминаний.

Президент Беркуист не только яркий рассказчик, он, оказывается, умеет и слушать, подумал Майкл.

— Возможно ли остановить процесс разрушения? — спросил Хейвелок.

— Нет, — ответил второй психиатр. — Дегенерировали клеточные структуры. Процесс необратим.

— Он слишком стар, — сказал тот, что помоложе.

— Я хочу повидать его. Это не займет много времени.

— Мы уже формально заявили о нашем несогласии, — произнес третий врач. — Но президент решил не принимать наш протест во внимание. Поймите нас. Мы работаем здесь в невыносимых условиях. Состояние пациента непрерывно ухудшается — никто не может предсказать, насколько быстро процесс пойдет в дальнейшем. Чтобы добиться нужных результатов, его приходится одновременно искусственно подавлять и в то же время стимулировать. Интенсивная или продолжительная психическая травма может отбросить нас назад, на много дней. А у нас нет времени, мистер Хейвелок.

— Я быстро. Десять минут.

— Пусть это будет пять. Пожалуйста.

— Хорошо. Пять минут.

— Я вас провожу, — предложил молодой психиатр. — Он там, где вы его застали прошлой ночью. В саду.

Доктор в белом халате подвел Майкла к армейскому джипу, стоявшему за углом кирпичного здания.

— Вы, наверное, чуть живы от их объяснений, — сказал он. — Не обижайтесь, эти люди одни из лучших в стране и ничуть не преувеличивают. Все это место можно назвать «Тщетность-сити».

— Тщетность чего?

— Результаты приходят слишком поздно. Мы все время бежим вдогонку.

— За чем?

— За тем, что он успел натворить. Машина тронулась.

— Понимаю. Но вы и сами, наверное, не из последних в психиатрии, — продолжил разговор Хейвелок, поглядывая по сторонам.

— Я опубликовал несколько статей, хорошо обрабатываю статистический материал, но за этими ребятами я готов таскать их чемоданы.

— Где они вас отыскали?

— Я работал у Меннингера с доктором Шраммом — с тем, который настаивал на пяти минутах. Он лучший в стране нейропсихиатр. Я помогал ему по технической части — сканеры мозга, электроспектрографы и прочие подобные штуки. И сейчас продолжаю это занятие.

— Здесь, наверное, приборов достаточно?

— Средств не жалели.

— Я все же одного не могу понять, — заметил Майкл, в очередной раз обратив внимание на фасады несуществующих зданий, гипсовые модели и увеличенные фотографии различной формы, расставленные на ухоженных лужайках, — ведь все эти муляжи, напоминающие декорации из фильма ужасов — их кто-то же строил? И каким образом удалось убедить строителей сохранить тайну? Слухи должны были витать над всем югом Джорджии.

— Если и так, то не по их вине. Я имею в виду строителей.

— Каким же образом им заткнули рот?

— Они сейчас далеко. Во многих сотнях миль отсюда, ведут полдюжины других строек.

— Как это?

— Вы уже сами сказали как, — ухмыльнулся юный доктор. — Кино. Весь комплекс был построен канадской компанией, которая полагала, что ее нанял прижимистый кинопродюсер с Западного побережья. Они начали сооружать декорации через сутки после того, как Инженерный корпус закончил строительство ограды и переделал существующие здания для наших целей.

— А как же геликоптеры, которые прилетают сюда из Саванны?

— Они летают по строго установленному маршруту и садятся в специально установленном месте у ограды; пилоты ничего не видят. В любом случае, кроме президентской и еще пары машин, все вертолеты относятся к ведомству военного Квартирмейстера. Летчики считают, что снабжают команду, ведущую океанические исследования, и у них нет оснований думать иначе.

— А обслуживающий персонал?

— Мы — врачи. Несколько техников — мастеров на все руки, несколько человек прислуги, охранники и взвод солдат с пятью офицерами. Они все из армии, даже экипаж патрульного катера.

— Что им сказали?

— По самому минимуму. Не считая нас, чуть больше остальных знают техники и прислуга. Но их просвечивали так, будто собирались засылать в Москву. Ну, охранники, конечно. Ну, об этом вы сами знаете. Похоже, что вы с ними познакомились.

— С одним — точно. — Джип, поднимая клубы пыли, катил по разбитой грунтовой дороге. — Я не могу понять присутствие армии. Неужели и они молчат?

— Начнем с того, что их никуда не выпускают за пределы острова, впрочем, как и нас, честно говоря, таково официальное распоряжение. Но даже если бы это было и не так, об офицерах беспокоиться нечего. Они все из Пентагоновской элиты и каждый видит себя в будущем председателем Объединенного комитета начальников штабов. Они не проболтаются. Молчание — гарантия их продвижения по службе.

— А рядовые? Они же должны пыхтеть как паровой котел.

— Вы демонстрируете пример стереотипного мышления. Молодые ребята вроде этих в свое время высаживались десантами на побережьях, дрались в джунглях.

— Я всего-навсего хотел сказать о неизбежности слухов, невероятных историй, циркулирующих среди солдат. Каким образом их удается приглушить?

— Ну, прежде всего, они и видят-то не так много, во всяком случае, ничего серьезного. Им сказали, что остров Пул — полигон, на котором тренируются на выживаемость. Все совершенно секретно. Десять лет за решеткой, если проболтаешься. Их тоже всех проверяли, но это обычная армейская часть. Здесь их дом.

— Все же это звучит не очень убедительно.

— Но ведь всему приходит конец, не так ли? Осталось недолго ждать, когда все эти предосторожности перестанут иметь значение.