Анька Шихматова год назад вышла замуж за однокурсника, влюбленного насмерть, а неделю назад развелись и теперь видеть друг друга не могут. И дело не в Аньке, даже не в Сережиных чувствах. Как это все устроено в мире, что если ты одна, никто на тебя не посмотрит, но стоит влюбиться, начать с кем-то встречаться, все вокруг прозревают и вдруг понимают, какая ты прекрасная-желанная. Шизарня! Лычкин каждый день таскает ей конфеты. Олег и Веревкин порхают кругами, как шмели, все уши прожужжали своими шутками. А вчера опять нагрянул Саша Студеникин. Дома были только она и бабушка. Как он всегда подгадывает со временем? Лия подозревала, что без бабушки тут не обошлось, хотя та, разумеется, не признается. На чьей она стороне? На Сережиной? На Сашиной? Лия как-то прямо задала бабушке этот вопрос. Бабушка ответила коротко: «На твоей».

Она окунула нос в середину букета маленьких белых роз. Цветы ничем не пахли, словно искусственные. Хотела их выкинуть, да рука не поднялась: розы-то чем виноваты? Но розы – ладно. Саша Студеникин совершил нечто такое, от чего просто невозможно отмахнуться. Лия почти ненавидела его – именно за то, что он никак не хотел уместиться в масштабы заведомо более скромные, чем масштабы их с Сережей романа.

Когда ей было четырнадцать, она прочитала Исэ-моногатари, затем «Тысячекрылого журавля», «Дикий плющ»[38]. Ей снились сосны на краю скал, храм Дайтокудзи, Большой Будда в Наре, прогулка через черное озеро по круглым камням. Она испещряла тетради воображаемыми иероглифами и профилями японских красавиц. Словом, Лия мечтала о Японии и готова была часами говорить о своей страсти. К восемнадцати годам увлечение поостыло, но до сих пор на дни рождения ей дарили веера, томики японской поэзии, порошковый чай. Любовь к горным туманам и поэзии Басе не мешали подростку-Лии оставаться фанаткой группы «Алиса», носить косуху с заклепками, ботинки-гриндерсы, красить ногти черным лаком.

Кончиками пальцев она погладила белые тугие лепестки, вздохнула: неужели и у нее теперь есть такое прошлое, как у бабушки, о котором можно вспоминать как о прекрасной утрате? Открыв сумочку, сквозь коробочки, баночки, блокноты, футлярчики, она добралась до конверта из золотистой рисовой бумаги. Конверт уже немного помялся. Лия еще раз вздохнула и вынула из конверта твердый продолговатый билет: Москва – Токио, тридцатое ноября. Время красных кленов на островах. Сердись, не сердись на Сашу Студеникина, а это поступок: купить два билета в страну, о которой она так долго мечтала, и преподнести подарок накануне свадьбы. Не свадебный подарок. Отчаянный жест и ход ва-банк. И что ей делать? Рассказать ли Сергею? То есть, конечно, она расскажет, но как это будет выглядеть? Как предложение принять вызов и сделать ответный шаг? Она не собиралась уходить к Саше, что бы тот ни предложил. Но разве она не заслуживает таких отчаянных, красивых жестов? Вдруг ей представился склон горы и красное облако кленовой кроны. Неужели она никогда этого не увидит?

Лия подошла к письменному столу, опустилась на колени. В двух ящиках левой тумбы хранились ее сокровища из прежней жизни: веер из Японии, японско-английский разговорник, резиночки, бусы, железный паук на серебряной цепочке – дурацкие подарки подруг и поклонников. Поминутно вздыхая, она доставала и разглядывала то брошь в виде разбитого граната, то вусмерть изрисованную тетрадь по математике за девятый класс, то пачку сигарет. Вдруг из залежей грусти выпрыгнула пластиковая коробочка с магнитофонной кассетой. Лия покачала головой, раскрыла исцарапанную коробочку, достала кассету и вставила в магнитофон Aiwa, годами пылившийся на полке. Загорелись марганцево-розовые лампочки, динамики щелкнули, и время мгновенно перемоталось на четыре года назад.

Иди ко мне,если случится ночь,мы не станем пить чай.Иди ко мне,я тебе объясню смысл слова «прощай».

Она прибавила громкости и начала танцевать, не стирая слез, щекотавших щеки.

•

История про побег в Японию поразила Тагерта. Почему такие идеи не приходят в голову ему? Разве он не любит Лию почти непереносимо? Разве у него нет воображения? Он ведь знал про японские мечты. Но ему и в голову не приходило, что в Японию можно просто взять и полететь. Убогий классик, квадратная голова! И что теперь прикажете делать? Пойти и купить еще одну пару билетов в Токио? Это означало бы, что у Тагерта нет и не может быть своих мыслей. Предположим, он подарит Лии машину. Господи, какую машину может подарить латинист? Игрушечную квадригу? Но без путешествия нельзя. Путешествие необходимо: они с Лией хотят жить не в квартире, не в доме, не в Москве – в бескрайнем мире, который пока не успели повидать. Однажды они поедут и в Японию – не сейчас, чтобы не связывать впечатления от страны с набегом наглеца Студеникина. Интересно, как он выглядит? Не важно, черт с ним. Занять денег до Нового года и…

Вечером того же дня Сергей Генрихович скакал по квартире, точно орангутанг, не выпуская из пальцев два билета в Рим на майские праздники. Данные Лииного паспорта продиктовала Галина Савельевна, та самая, которая продиктовала их прежде и Саше Студеникину. Но ограничиться билетами невозможно. Кроме того, тему Японии нельзя просто проигнорировать. Прекратив наконец носорожьи прыжки, Тагерт уселся за стол, достал лист чистой бумаги и начертал:

Горит лампада у Киото.

Начертал, зачерпнул, зачерпнутое зачеркнул. Строки клубились, катясь по черновым колдобинам, войска зачеркиваний зачернили три четверти территорий, но взъерошенные мысли упрямо продвигались вперед. К тому моменту, когда раскаленный набросок остывал на измученной бумаге, шальной план был готов. Сам того не сознавая, он учился бесшабашности у своего соперника.

Не в силах ждать, он лихорадочно перелистывал записную книжку, отыскивая телефон Валеры Малютина по прозвищу Байярд. Валера Байярд из гитарного клуба сочинял музыку, обладал свежим тенором и легким, как бы хмельным характером.

– Сергей Генрихович? Без пяти полночь, – смеялся Байярд. – От вас – не ожидал.

Выслушав латиниста, немедленно согласился и написать музыку, и участвовать в церемонии. Предложил: «Давайте еще поповича возьмем для представительности!»

– Какого еще поповича?

– Ну как какого? Сашку Мордашкина. Который «Ямщика» пел и плакал.

– А если он и там заплачет?

– Он только от русских народных песен плачет. Берем? Я ему скажу.

Половину ночи Тагерт провел без сна, вскакивал, включал настольную лампу, перечитывал стихи, разглядывал билеты на самолет. Когда же наконец уснул, ему снились китайские фонарики в страшном, шатком, готовом обвалиться картонном Колизее.

•

На заседании кафедры Сергею Генриховичу вновь поставили на вид, что он уклоняется от программы и нарушает трудовую дисциплину. На сей раз руководство и коллектив кафедры иностранных языков обратили внимание на психологический аспект преступления. Француженка Рыкина пожаловалась, что Сергей Генрихович смотрит на коллег как на пустое место.

– Как будто мы не женщины, а какие-то табуретки, – подтвердила англичанка Лоскутик.

– Сергей Генрихович, вероятно, считает себя слишком важной фигурой, чтобы прислушиваться к нашему мнению, –