Примеры: рот, погруженный в мою вульву, торс, прижавшийся к моей пояснице, язык, вылизывающий сверху вниз мои ягодицы, как будто это – мороженое…

(Рукописные заметки от 18/06/2009, написано моей рукой)

Понадобилось несколько искусных взмахов ножницами и иголкой, чтобы платье засверкало всеми красками дикого разноцветья. Лоскутки, нарочно грубоватые и расположенные в хаотическом беспорядке, умышленно заметные настолько, насколько возможно, я прикрепила стежками крест-накрест.

Соня стояла в растерянности, не зная, что предпринять, чтобы помешать мне совершить расправу над сокровищем.

– Ты не боишься, что Дэвид рассердится?

– Боюсь? Нет, – ответила я без тени сомнения. – Я теперь ничего не боюсь.

Я с упоением погрузилась в работу, орудуя ножницами и иголкой, а между делом посвятила ее в почти детективную историю, но на этот раз с полным основанием, обладая вескими доказательствами участия Армана в махинациях братьев Барле. Докопавшись до правды, я теперь могла себе позволить добавить несколько капель фантазии с мятежным оттенком в их безупречный сценарий.

– Теперь я понимаю, откуда Луи так много знал обо мне еще до того, как мы с ним встретились. Все просто: у него были шпионы на месте, как минимум двое.

– А что именно он знал? – заинтересовалась Соня.

– Ты даже не представляешь! Такие вещи если и рассказывают кому-то, то только шепотом и на ушко.

Она была способна услышать и понять многое в плане секса и извращений, но и у нее были ограничения, и даже своя мораль. В отношении неприкосновенности личной жизни, например.

– Думаешь, Дэвид способен рассказать ему о том, какова ты в постели?

– Знала бы ты, что было в некоторых записочках…

Я стала вспоминать о признаниях, которые делала Дэвиду во время близости. Если не он был источником этих сведений, тогда я предпочла бы не знать, как Луи добывал информацию, чтобы сочинять свои гадкие записочки: об исследовании моих собственных интимных мест, о первом сексуальном опыте, о моем специфическом отношении к мужским запахам, об излюбленной позе левретки, о том, что при оргазме я кричу «нет» вместо «да»…

– Дэвид способен, вне всяких сомнений.

– Вот гад! – как-то по-детски, но искренне возмутилась Соня.

Мы обе прыснули со смеху и, стараясь не слишком шуметь, спрятали носы в пышные складки нежного шелка.

Моя работа подходила к концу. Соня не решалась высказать мнение, она знала, что я рассержусь не на шутку, если она опять начнет говорить об этом. Тогда я, как в тот раз, когда Дэвид овладел мной на журнальном столе в гостиной, в тот единственный раз, когда я испытала оргазм благодаря его (и не только) стараниям, надела на себя это воздушное чудо.

– Уау! Просто потрясающе! – воскликнула Соня, рассматривая меня с ног до головы восхищенным взглядом. – Если мой прикид возбуждает желание переспать со мной, то твой – взять тебя в жены!

Меня рассмешило такое сравнение. В это мгновение зазвонил мобильник, который я бросила на кровать, взявшись за работу. Похоже, звонили с городского. Соня обеспокоенно посмотрела на меня, и ее тревога все возрастала по мере того, как в ходе непродолжительного диалога я не произносила никаких других слов, кроме «да… да… да».

– Это из больницы?

– Да, – ответила я шепотом.

– Это…

Конец. Точка. Заключительный аккорд. Финал. Конечная остановка для самого близкого мне человека. Можно выбрать любое слово, чтобы описать мое состояние, но суть от этого не изменится. Она же смогла произнести только одно – мое имя.

Положив трубку, я бросила телефон на кровать, как будто пышная перина могла поглотить его, а вместе с ним и плохие новости.

– Нет, это еще не конец… Но она зовет меня во что бы то ни стало. Я должна ехать.

– Хочешь, я с тобой?

– Нет, нет, оставайся с Арманом. Возможно, ты ему понадобишься, если придется просить гостей обождать.

– О’кей. А в котором часу все собираются?

– К полудню, на аперитив.

Я, не глядя, натянула первые попавшиеся под руку туфли и, ни слова не говоря, побежала к лестнице. Соня кинулась за мной, на ходу спросила:

– Эй! Ты разве не предупредишь Дэвида?

– Скажи ему сама, – бросила я через плечо.

– Но мы с ним даже не знакомы!

Ее беспомощный крик зацепился за шлейф моего платья, но я была уже на улице, бегом спускаясь по Тур-де-Дам к стоянке такси. Каблучки стучали по горячему асфальту, как по натянутому барабану. Каждый стук отзывался во мне глухой волной, и когда она докатывалась до висков, мне казалось, что мой череп вот-вот треснет, как переспелый фрукт.

Ближайшая стоянка находилась около церкви Святой Троицы. Меня дожидался старенький белый «Пежо» с чернокожим водителем. Окна были открыты, и я еще при подходе услышала, как из машины доносятся шум и крики зрителей на соревнованиях «Формулы-1». Так же быстро, как мог бы любой из болидов знаменитой гонки, таксист домчал меня до больницы Макса Фурестье.

В больничных коридорах отделения онкологии можно встретить смерть в разных ее проявлениях: исхудавшие лысые старики, еле бредущие вдоль стеночки, словно им двести лет, больные в пижамах, соединенные с капельницей у кровати, усталые медсестры, несильно отличающиеся от своих полуживых пациентов… Все они были настолько погружены в себя, что никто даже внимания не обратил на мой пышный и неуместный наряд. Мне даже не сделали замечания по поводу того, что я проскочила к маме в палату в час, когда посещения не разрешены.

А я смотрела только на нее, изможденную, маленькую, еще более опутанную трубочками и проводами, чем в прошлый раз. Ее ресницы подрагивали, пусть слабо, но все-таки это давало надежду, что она еще в сознании, что ее мозг продолжает работать. Я пододвинула стул к кровати и склонилась над ней, над ее телом, готовящимся к отбытию в иной мир.

– Мама… мам, это я, Эль.

Ресницы дрогнули еще раз, значит, она меня узнала. Мне не нужен был доктор в данный момент, чтобы получить прогноз ее состояния: и так ясно, что мама пришла в чувство в последний раз перед тем, как уйти со сцены насовсем.

Мы никогда вместе не поедем в Америку, мы не отправимся за океан в поисках невозможного. Все закончится здесь

– Я знаю, что ты меня слышишь, но ты можешь со мной поговорить?

Ее «да» оказалось таким слабым. Можно было подумать, что это журчит питательный раствор в какой-то трубочке, тянущейся к ее телу.

– Наклонись ближе, – выговорила она с трудом одними губами, так как ей не хватало дыхания, чтобы произнести слова вслух.

– Это… Луи…

Она умирала, и последними ее словами стало имя человека, которому я обязана своими страданиями – захватывающими, но и мучительными. Человека, имя которого она никогда не решалась произнести при мне, но с которым поддерживала тайные отношения.