Правда, и без курьезов не обходится. Искали мы как–то одного рецидивиста, только что вышедшего из колонии и уже взявшегося за старое. Сидим, рассуждаем с ребятами в управлении и так и эдак. Как бы он повел себя в одном случае, в другом, домысливаем за него. А он, пока от нас в лесу скрывался, использовал в одном большом деле справку, которую ему в колонии выдали. Можешь себе представить? Все в этой справке — фамилия, имя, отчество, по какой статье осужден…

Они долго смеялись, а потом Корнилов сказал серьезно:

— Но вообще–то, Владимир Филиппович, преступника никогда нельзя в дураках числить. В два счета просчитаешься.

Вернулись Новицкий и Прохор Савельевич, Корнилов спросил у сторожа:

— В последнее время никто к вашей церкви не проявлял интереса?

— Было. Нынче прямо поветрие какое–то. По домам шастают, у старух иконы торгуют. Тьфу, проклятые! — Он зло сплюнул. — И ко мне наведываются. Покойника–то я не припомню. Не видал. А разные другие заходили. «Открой, Савельич, храм, дай поглядеть, нет ли чего интересного!»

— Показывали?

— Если серьезные люди — показывал. Чего не показать? А шантрапе от ворот поворот. Эти все на рубли норовят мерять.

— А из серьезных что за люди приходили?

— Из города приезжали. Художник один со студентами. Лихачев фамилия.

— Юрий Никитич! — сказал Новицкий. — Знаю, знаю. В Репинском институте руководит мастерской портрета. Хороший художник.

— Обстоятельный гражданин, — подтвердил сторож. — Я им все показал. Один ученый еще был, запамятовал фамилию. В позапрошлом годе раза два Михаил Игнатьевич захаживал. Дачник орлинский. Теперь большой начальник по строительству стал. Не приезжает боле. А раньше у Маруси Анчушкиной избу снимал несколько лет подряд.

— Михаил Игнатьевич? — насторожился подполковник. — Михаил Игнатьевич… — Это имя ему было знакомо. — А фамилию его не помните?

Баланин покачал головой:

— Нет. Прямо напасть какая–то! Нету памяти у меня на фамилии. Имена всю жисть помню, а фамилия для меня ровно пустой звук.

— Застанем мы эту Марусю, если сейчас подъедем?

— Ее в любое время застанешь. Вроде меня калека. Хромоножка. Весь день на огороде торчит.

Фамилия Марусиного дачника была Новорусский.

— Интересный дед Прохор Савельич, — рассказывал Новицкий, когда они возвращались в Ленинград. — На вид–то совсем простяга, а умница. Льва Николаевича Толстого всего прочитал. И ведь с чего начал? Со статей. Я, Игорь Васильевич, честно признаюсь, больше двух страниц толстовских богоискательств прочесть не могу. А старик одолел. Потом и за прозу взялся. Он сам–то верующий. И решил проверить, в чем у Льва Николаевича с верой разлад вышел…

Корнилов вполуха слушал Новицкого, а сам думал о Новорусском. Что это? Простое совпадение? В клиентах у Барабанщикова состоял, «Волгу» имеет, к Прохору Савельичу в церковь наведывался, иконами поинтересоваться. Правда, два года назад. Ну и что? Он вполне мог хаусмайору рассказать об этих иконках. Не специально наводить, а так, между прочим. Помянул как–нибудь в разговоре, а хаусмайор намотал себе на ус. Потом бы Аристарху Антоновичу втридорога сбагрил. «Это все мелочи, мелочи, — останавливал себя подполковник. — Настоящий преступник никогда часто не мелькает, не засвечивается. Да и потом человек все–таки заметный, управляющий трестом. Чего у него общего с этим жульем? Общее–то, пожалуй, есть, — остановил себя Игорь Васильевич, — доставала общий, темная личность, спекулянт. Коготок увяз…»

… — У него дома в шкафу довоенное собрание сочинений Толстого стоит, все девяносто томов. Представляешь? — Николай Николаевич осекся и с укором сказал: — Да ты никак спишь, милиционер? А я распинаюсь…

— Не сплю, Николай Николаевич, — улыбнулся Корнилов. — Слушаю тебя внимательно.

— Слушаешь! — недовольно проворчал Новицкий. — Я тебе про такого интересного старикана рассказываю, а ты… Спит, окаянный. Ну о чем я сейчас говорил?

— Про Толстого.

— Про какого Толстого? Про Льва, Федора, Алексея Николаевича или Алексея Константиновича?

— Про Константиновича, — схитрил Корнилов.

— Ладно, суду все ясно; зуб золотой, сапоги «Джимм» — два года! Продолжай спать.

— Это откуда ты про сапоги «Джимм» знаешь?

— Тебе не понять! Ты никогда шпаной не был.

— А ты был?

— Был. Василеостровским шпаненком. А стал знаменитым художником.

Встречаясь друг с другом, они любили вот так попикироваться, поддразнить друг друга, скрывая за этим грубоватым поддразниванием искреннюю теплоту отношений.

— Честно говоря, я Алексея Константиновича больше всех из Толстых люблю, — сказал Новицкий. — Понимаю, Лев Николаевич — титан, глыба, но чувству не прикажешь… Алексею же Константиновичу я одного только простить не могу — как это он написал про Россию: «Страна у нас богатая, порядку только нет»?

— Что, разве неправильно?

— В том–то и дело, что неправильно! Ведь не об этом порядке в летописи шла речь! — серьезно сказал Новицкий. — Когда князь Гостомысл умер, порядка в наследовании не было. Сыновей у него не было! Вот и обратились к славянским князьям с острова Рюген, которые были женаты на Гостомысловых дочках, — приходите княжить, страна у нас богатая, а наследовать престол некому. А вы, дескать, Гостомыслу родня, раз на его дочерях женаты. Интересно?

— Интересно, — согласился подполковник. — Это ты сам придумал или прочитал где?

— Прочитал. Ты что ж думаешь, я только холсты мажу да водку пью?

Корнилов знал, что Новицкий пил мало. Ссылался на язву, но Игорь Васильевич подозревал, что это просто удобный повод лишний раз отказаться от выпивки. Он и сам при случае ссылался на больные почки.

— Ты, кстати, этюды собирался писать, — спросил он.

— Я портрет Баланина сделал. Пастелью. Ему и подарил. Характерный дед. Я к нему на неделю скоро приеду.

«Эх, — подумал Игорь Васильевич, — счастливый человек. Понравилось ему у старика, приедет на неделю. Рыбу половит, этюдами займется. Да и грибы, наверное, пошли. А мне — утречком к девяти, а когда домой, никто не знает. — И он снова подумал о Новорусском: — Жаль, что я не видел его. Трудно рассуждать о действиях человека, ни разу не посмотрев ему в глаза. Как только это сделать потактичнее?»

— Игорь Васильевич, а как зовут этого горе–коллекционера икон? — спросил вдруг Новицкий.

— Аристарх Антонович Платонов.

— Аристарх, Аристарх… — задумчиво повторил Новицкий. — Редкое имя. И красивое. Я знаю несколько серьезных коллекционеров, но про Аристарха не слыхал. И что, у него хорошая коллекция?

— Иконами вся